Гелия Делеринс — о том, как изменил Ниццу теракт. Подстреленная птица Подстреленная птица

Дата рождения Денисьевой точно не установлена - 1826 год – дата смерти: 4 августа 1864 года Санкт - Петербург.

О Елене Александровне Денисьевой, последней, пылкой, тайной и мучительной любви Ф. И. Тютчева, поэта и блистательного остроумца - дипломата, которого часто впролголоса - не решались громко, - слишком рассеянно относился Федор Иванович к своему великолепному Дару, - называли "наследником пушкинских традиций" , неизвестно почти ничего.. и известно слишком много!

Она - адресат более пятнадцати его стихотворений, ставших самыми драгоценными шедеврами русской лирики второй половины девятнадцатого столетия. Это - очень много для Женщины, которая беззаветно любила. И - слишком мало для сердца, которое надорвало себя этой Любовью. Вот уже почти двести лет мы читаем строки, посвященные ей, восторгаемся мучительной и жгучей силой чувства к ней Тютчева, вообще - то, человека очень скрытного и презирающего всякую "сентиментальную чепуху", задумываемся над тем, а оправдана ли была такая вот грешная страсть, а грешна ли она - вообще?

………………………………………………………

Елена Александровна Денисьева родилась в 1826 году, в старинной, но очень обедневшей дворянской семье. Рано потеряла мать, с отцом, Александром Дмитриевичем Денисьевым, заслуженным военным, и его второю женою отношения почти сразу не сложились. Непокорная и вспыльчивая для новой" матушки" Елена была спешно отправлена в столицу, Санкт - Петербург - на воспитание к тете, сестре отца, Анне Дмитриевне Денисьевой - старшей инспектрисе Смольного института.

Привилегированное положение, которое занимала старейшая из воспитательниц Анна Дмитриевна в этом учебном заведении, знаменитом на всю Россию, позволило ей воспитывать полусироту -племянницу на общих основаниях с остальными "смолянками": девочка приобрела безуукоризненные манеры, стройную осанку, отличный французско - немецкий выговор, полную мешанину в голове по курсу естественных наук и математики, солидные познания в области домоводства и кулинарии, и непомерную пылкость воображения, развитую чтением по ночам сентиментальных романов и поэзии, украдкою от классных дам и пепиньерок*. (*дежурные наставницы младших девочек из выпускных классов - автор.)

Анна Дмитриевна, чрезмерно строгая и сухая с подчиненными и воспитанницами, страстно привязалась к племяннице, по - своему: баловала ее, то есть, рано начала покупать ей наряды, драгоценности, дамские безделушки и вывозить в свет, где на нее - изящную, грациозную брюнетку, с чрезвычайно выразительным, характерным лицом, живыми карими глазами и очень хорошими манерами - быстро обратили внимание и бывалые ловеласы и пылкие "архивные юноши" (студенты историко - архивных факультетов Петербургского и Московского университетов, представители старинных дворянских, часто обедневших, семейств.

…………………………………….

Елена Александровна, при своем природном уме, обаянии, глубокой вдумчивости, серьезности - ведь жизнь сироты, что ни говори, накладывает отпечаток на душу и сердце, - и очень изысканных, изящных манерах могла рассчитывать на весьма неплохое устройство своей судьбы: Смольный институт был под неустанной опекой Императорской Фамилии, и племянницу, почти приемную дочь, заслуженной учительницы собирались при выпуске непременно назначить фрейлиной Двора!

…………………………………

К таким, "вполне светским" знакомым принадлежал, разумеется, сперва и Федор Иванович Тютчев.

Его старшие дочери от первого брака, Анна и Екатерина Тютчевы, оканчивали выпускной класс Смольного вместе с Еленой. Они даже были весьма дружны между собою, и на первых порах m - lle Денисьева с удовольствием принимала приглашение на чашку чая в гостеприимный, но немного странный дом Тютчевых. Странный потому, что каждый в нем жил своею, собственной, жизнью, несмотря на чтение вслух по вечерам в ярко освещенной гостиной, на частые совместные чаепития, на шумные семейные выезды в театры или на балы.

Внутренне каждый в этой блестяще - интеллигентной, глубоко аристократической - по духу, взглядам, мировозрению - семье был закрыт и тщательно спрятан в свою собственную оболочку глубоких переживаний и даже "потерян" в них.

В доме всегда царила некая внутренняя прохлада и пламя любви, затаенное под спудом сдержанности и аристократической холодности, никогда не разгоралось в полную силу.

Особенно растерянной, неприкаяной в этой "полуледяной атмосфере" казалась Елене жена любезнейшего, всегда чуть - чуть эгоистично рассеянного, Федора Ивановича, деликатная, очень сдержанная Эрнестина Феодоровна, в девичестве - баронесса Пфефель, уроженка Дрездена.

Она всегда старалась быть незаметной, морщилась, когда на нее обращали излишнее, по ее понятиям, внимание, но тонкие, изящные черты ее лица, огромные карие глаза, всегда как бы "зябли" от душевного "cквозняка" царившего в доме, молили о лишнем взгляде или мимолетно обращенном к ней теплом слове. Она безмерно обожала своего Theodora и даже поощряла его увлеченность изящной и живой подругой своих приемных, но искренне любимых дочерей, что очень удивляло Елену на первых порах.

…………………………………………….

Умудренной блестящим светским опытом госпоже Тютчевой*

(*Ее отец, брат и первый муж - барон Дернберг - всю жизнь состояли на службе при Баварском королевском дворе, и вообще, вся семья их сердечно дружила с фамилией самого короля Баварии, Людвига, на чьих придворных балах яркою звездой всегда блистала "милая Нестерле", как звали ее в семье. - автор.) думалось, что пылкий роман

Увлечение ее "пиитического" мужа наивной молодой красавицей - смолянкой будет, хотя и бурным, но недолгим

……………………………………………….

Роман развивался пугающе - стремительно!

Александр Георгиевский, муж сводной сестры Елены, Марии Александровны, вспоминал в 1861 году, когда со дня первой - и роковой! - встречи влюбленных в приемной зале Смольного института, - туда Тютчевы приехали навестить дочерей в выходной - миновало десять лет: "Поклонение женской красоте и прелестям женской натуры было всегдашнею слабостью Феодора Ивановича с самой ранней его молодости, - поклонение, которое соединялось с очень серьезным, но, обыкновенно, недолговечным и даже очень скоро преходящим увлечением той или другою особою. Но в данном случае, его увлечение Лелей* (*домашнее имя Елены Александровны - автор.) вызвало с ее стороны такую глубокую, такую самоотверженную, такую страстную и энергическую любовь, что она охватила и все его существо, и он остался навсегда ее пленником, до самой ее кончины!" И затем Александр Георгиевский добавляет с некоторой долей горечи, уже от себя лично: "Зная его натуру, я не думаю, чтобы он за это долгое время не увлекался кем - нибудь еще, но это были мимолетные увлечения, без всякого следа, Леля же несомненно привязала его к себе самыми крепкими узами":..

Елене Александровне в ту пору было двадцать пять лет, Тютчеву - сорок семь. О их бурной связи вскоре стало известно управляющему Смольного института, который напал на след квартиры, снимаемой Тютчевым неподалеку для тайных свиданий с Еленой Александровной. Скандал разгорелся в марте 1851 года, почтии перед самым выпуском и придворными назначениями. Смолянка Денисьева в ту пору уже ждала ребенка от поэта - камергера! Старшая дочь Елены Денисьевой от Тютчева родилась 20 мая 1851 года - автор.) Все надежды на карьеру ее, как фрейлины Двора, а тетушки Анны Дмитриевны, как кавалерственной дамы, разумеется, были тотчас забыты!

Анну Дмитриевну спешно выпроводили из института, правда, с почетной пенсией - три тысячи рублей ежегодно, а бедную Лелю "все покинули". (А. Георгиевский)

У нее почти не осталось ни друзей не знакомых в свете. Ее на новой квартире, где она жила вместе с тетушкой и новорожденной дочерью, тоже- Еленой,- навещали только две - три подруги, самая преданная из них: Варвара Арсентьевна Белорукова, классная дама Смольного, заботящаяся после смерти Елены о детях и престарелой тетке, да немногочисленные родственники.

Александр Георгиевский писал о Елене Александровне и ее Судьбе так: "Это была самая тяжкая пора в ее жизни, отец ее проклял, и не хотел больше видеть, запрещая всем остальным родным видеться с нею.

От полного отчаяния ее спасала только ее глубокая религиозность, только молитва, дела благотворения, пожертвования иконе Божией матери в соборе всех учебных заведений близ Смольного монастыря, на что пошли все, имевшиеся у нее, немногие украшения".

……………………….

У нее была еще один " Бог" - Федор Иванович Тютчев и еще одно утешение: его Любовь и привязанность к ней! Она так и называла его: " Мой Боженька". Она прощала ему абсолютно все: частые отлучки, постоянную жизнь на две семьи*, (*он не собирался, да и не мог оставить преданной и все знающей Эрнестины Феодоровны и фрейлин - дочерей, свою службу дипломата и камергера - автор) эгоистичность, вспыльчивость, частую, рассеянную невнимательность к ней, а в конце - даже полухолодность,- и даже то, что ей нередко приходилось лгать детям, и на все их вопросы:

"А где папА и почему он обедает с нами только раз в неделю?" - с запинкою отвечать, что он на службе и очень занят.

Свободной от косых взглядов, презрительной жалости, отчуждения, и всего того, что сопровождало ее фальшивое положение полужены - полулюбовницы Елену Александровну избавляло только кратковременное пребывание вместе с Тютчевым за границей - по нескольку месяцев в году, да и то - не каждое лето. Там ей не нужно было не от кого таиться, там он свободно и гордо называла себя: madame Tutchef, в

свободно и гордо называла себя: madame Tutchef, в регистрационных книгах отелей без колебаний, твердой рукой, в ответ на учтивый вопрос портье, записывала:

" Tutchef avec sa famille"* (Тютчев с семьей - франц. - автор).

Но - только там!

Для того круга, в котором жила Елена Александровна Денисьева в России, она до конца жизни была "парией", отверженною, оступившейся.

Безусловно, очень умная, все тонко чувствующая и понимающая Елена Александровна, прекрасно знала, что занимается самообманом, но ее растерзанное, слишком пылкое сердце тщательно выстроило свою собственную "теорию", благодаря которой она и жила все тяжелые и в то же время, самозабвенные свои, долгие четырнадцать лет.

Александру Ивановичу Георгиевскому она, в час откровенных и горьких признаний, обливаясь слезами, сказала так: " А мне нечего скрывать и нет надобности ни от кого притворяться: я более ему жена, чем все бывшие его жены, и никто в мире никогда его так не любил и не ценил, как я его люблю и ценю, никто никогда так не понимал, как я его понимаю - всякий звук, всякую интонацию его голоса, всякую его мину и складку на его лице, всякий взгляд и усмешку; я вся живу его жизнью, я - вся его, а он - мой: "и будут два в плоть едину", а я с ним и дух един………… Не правда ли, я состою в настоящем браке?!" ……………………….. Я был глубоко потрясен разговором, и убито молчал.. Леля же продолжала: "Прежний брак его уже расторгнут тем, что он вступил в этот новый брак со мною, а что он не просит для своего брака церковного благословления, так это потому,что он был женат уже три раза, а четвертый брак церковь не венчает, по какому - то там каноническому правилу!" *(*Это, действительно, так: не венчает, но, на самом деле, Тютчев был женат лишь дважды, только обряд венчания происходил в обоих случаях тоже - дважды - по католическому и православному обрядам. Обе его жены были католическо - лютеранского вероисповедания. Вполне возможно, что Федор Иванович вводил Елену Александровну в заблуждение по поводу своих запутанных семейных обстоятельств совершенно сознательно! автор.) И с потрясающей, пронзающей сердце, искренностью Елена Александровна закончила тот тяжелый, памятный Георгиевскому разговор, такими вот словами:" Богу угодно было возвеличить и одновременно смирить меня таким браком, лишив нас возможности испросить на этот брак церковное благословение, и вот я обречсена всю жизнь оставаться в этом жалком и фальшивом положении!"

Амалия фон Крюденер, первая жена Тютчева

Но иногда эта сдержанно - тихая и глубоко религиозная натура все же не выдерживала креста "смирения и покорности Божьему соизволению", темперамент, яркий и бурный, но придавленный горькими обстоятельствами жизни, время от времени "вскипал" в ней, и тогда в семье Тютчевых - Денисьевых происходили сцены, подобные той, которую описывает Ал. Георгиевский в своих неизданных мемуарах:

"Перед рождением третьего ребенка Феодор Иванович пробовал было отклонить Лелю от этого рискованного шага,*(И совершенно справедливо, ибо точно знал, что незаконнорожденные дети не имеют никаких прав состояния и будут приравнены к крестьянским. Немало пришлось Феодору Ивановичу потом, после смерти Любимой, оббить порогов, и поднять на ноги целую толпу великосветских знакомых, прежде чем он сумел пристроить сирот- детей в дворянские учебные заведения; об этом говорят сохранившиеся в архивах усадьбы Мураново документы! - автор.) но она, эта любящая, добрейшая, и вообще обожавшая его Леля, пришла в такое неистовство, что схватила с письменного стола первую попавшуюся ей руку бронзовую собаку на малахите и изо всей мочи бросила ее в Феодора Ивановича, но, по счастью, не попала в него, а в угол печки, и отбила в ней большой кусок изразца: раскаянию, слезам и рыданиям Лели после того не было конца..

………………………………………

С течением времени, трещина, надлом в отношениях Тютчева и Денисьевой усиливалась, и неизвестно, чем бы завершились их пятнадцатилетние страдания, если бы не внезапная кончина Елены Александровны от скоротечной чахотки в августе 1864 года, в возрасте 37 неполных лет!

Владимир Вейдле, историк и публицист, очень много занимавшийся исследованием и творчества и биографии Тютчева писал в своих блестящих психологических очерках - этюдах, анализирующих лирический мир поэзиии саму душу Поэта:

"Тютчев не был "обладателем", но и им нельзя было обладать. Елена Александровна говорила ему: "Ты мой собственный", - но, вероятно, именно потому, что ни её, ни чей другой он не был, и по самой своей природе быть не мог. Отсюда то пленительное, но и то "жуткое и беспокойное", что в нём было: и в самой страсти неутрачиваемая духовность, и в самой нежности всё же нечто вроде отсутствия души."

………………………………………….

При таком переживании любви неудивительно, что любившие Тютчева оставались неудовлетворёнными его любовью; неудивительно и то, что для него существовала верность, не исключавшая измены, и измена, не исключавшая верности. !!!

……………………………………………………….

Тютчев искал всё новых близостей. Тема неверной верности и любви других к нему проходит через всю его жизнь и получает отражение в его поэзии." В. Вейдле. "Последняя любовь Тютчева".

Так прошло четырнадцать лет. Под конец Елена Александровна много хворала (она была туберкулёзна). Сохранились её письма к сестре, относящиеся к последним полутора годам её жизни. В них-то она и называет Тютчева "мой Боженька", в них и сравнивает его с неразвлекаемым французским королём. Из них явствует также, что в последнее лето её жизни дочь её, Лёля, почти каждый вечер ездила с отцом кататься на Острова. Он угощал её мороженым; они возвращались домой поздно. Елену Александровну это и радовало и печалило: она оставалась в душной комнате одна или в обществе какой-нибудь сердобольной дамы, вызвавшейся навестить её. В то лето Тютчев особенно хотел уехать за границу, тяготился Петербургом; это мы знаем из его писем к жене. Но тут и постиг его тот удар, от которого он уже не оправился до смерти.

…………………………………..

У Дж.Китса было прозрение о том, что поэту свойственно быть лишённым ясно очерченной, выпуклой личности; к Тютчеву это приложимо больше, чем к какому-либо другому из русских поэтов.

Ещё в 1851-м году он жаловался жене: "Я чувствую, что мои письма самые пошло-грустные. Они ничего не говорят и похожи на окна, замазанные летом, сквозь которые ничего не видно и которые свидетельствуют об отъезде и отсутствии. Вот в чём несчастие быть так вполне лишённым личности". Гораздо позже, через три года после смерти Елены Александровны, он написал другому корреспонденту: "Благодаря моей малоэнергичной и неустойчивой личности, мне кажется, что нет ничего естественней, чем потерять меня из виду".

А через два месяца после её смерти он дал в письме к Георгиевскому ключ ко всей своей судьбе: "Только при ней и для неё я был личностью, только в её любви "..." я сознавал себя".

Елена Александровна умерла в Петербурге или на даче под Петербургом 4 августа 1864 года. Похоронили её на Волковом кладбище. На её могиле стоял крест, ныне сломанный, с надписью, состоявшей из дат рождения и смерти и слов: "Елена - верую, Господи, и исповедую". О её предсмертных днях и часах и об отчаянии Тютчева говорят стихи:

Весь день она лежала в забытьи -

И всю её уж тени покрывали -

Лил тёплый, летний дождь - его струи

По листьям весело звучали.

И медленно опомнилась она -

И начала прислушиваться к шуму,

И долго слушала - увлечена,

Погружена в сознательную думу...

И вот, как бы беседуя с собо

Сознательно она проговорила:

(Я был при ней, убитый, но живой)

"О, как всё это я любила!"

Любила ты, и так, как ты, любить -

нет, никому ещё не удавалось -

О Господи!.. и это пережить...

И сердце на клочки не разорвалось...

В день после похорон Тютчев писал Георгиевскому: "Всё кончено... Вчера мы её хоронили... Что это такое? Что случилось? О чём это я Вам пишу - не знаю... Во мне всё убито: мысли, чувства, память, всё... Я чувствую себя совершенным идиотом. Пустота, страшная пустота. И даже в смерти не предвижу облегчения. Ах, она мне на земле нужна, а не там где-то... Сердце пусто, мозг изнеможён. Даже вспомнить о ней, вызвать её живую в памяти, как она была, глядела, говорила, и этого не могу. Страшно, невыносимо... Писать более не в силах, да и что писать?.."

Через пять дней он писал ему же: "О, приезжайте, приезжайте, ради Бога, и чем скорее, тем лучше. Благодарю, от души благодарю Вас. Авось "..." удастся Вам, хоть на несколько минут, приподнять это страшное бремя, этот жгучий камень, который давит и душит меня... Самое невыносимое в моём теперешнем положении это то, что я с всевозможным напряжением мыслей, неотступно, неослабно, всё думаю о ней, и всё-таки не могу уловить её... Простое сумасшествие было бы отраднее... Но... писать об этом я всё-таки не могу, не хочу; как высказать этакий ужас..."

К этому же времени относится, вероятно, отрывок из письма к неизвестному адресату, сообщённый в своё время Ф.Ф. Тютчевым, сыном Елены Александровны: "Моё душевное состояние ужасно. Я изнываю день за днём всё больше и больше в мрачной бездонной пропасти... Смысл моей жизни утрачен, и для меня ничего больше не существует. То, что я чувствую, невозможно передать словами, и если бы настал мой последний день, то я приветствовал бы его, как день освобождения... Дорогой друг мой, жизнь здесь на земле невозможна для меня. И если "она" где-нибудь существует, она должна сжалиться надо мной и взять меня к себе..."

Фет посетил Тютчева в те дни и так рассказал об этом в своих воспоминаниях: "Безмолвно пожав руку, Тютчев пригласил меня сесть рядом с диваном, на котором он полулежал. Должно быть, его лихорадило и знобило в тёплой комнате от рыданий, так как он весь покрыт был с головою тёмно-серым пледом, из-под которого виднелось только одно изнемогающее лицо. Говорить в такое время нечего. Через несколько минут я пожал ему руку и тихо вышел".

Оставаться в Петербурге было невозможно. Тютчев хотел было поехать к Георгиевским в Москву, но передумал, быть может, вследствие зова жены, и в конце месяца выехал к ней, за границу. Через Германию, несколько раз останавливаясь в пути, он поехал в Швейцарию, а оттуда - на французскую Ривьеру. Тургенев, повидавший его в Бадене, писал графине Ламберт: "Я видел здесь Ф.И. Тютчева, который очень горевал, что не свиделся с Вами. Состояние его весьма тягостно и печально. Вы, вероятно, знаете почему".

Вспоминая об этом времени, Анна Феодоровна Тютчева, фрейлина императрицы Марии Александровны и воспитательница маленькой цесаревны, записала в своём дневнике: "Я причащалась в Швальбахе. В день причастия я проснулась в шесть часов утра и встала, чтобы помолиться. Я чувствовала потребность молиться с особенным усердием за моего отца и за Елену Д. Во время обедни мысль о них снова явилась мне с большой живостью. Несколько недель спустя я узнала, что как раз в этот день и в этот час Елена Д. умерла. Я увиделась снова с отцом в Германии. Он был в состоянии,

был менее возбуждён, но всё ещё повергнут в ту же мучительную скорбь, в то же отчаяние от утраты земных радостей, без малейшего проблеска стремления к чему-либо небесному. Он всеми силами души был прикован к той земной страсти, предмета которой не стало. И это горе, всё увеличиваясь, переходило в отчаяние, которое было недоступно утешениям религии и доводило его, по природе ласкового и справедливого, до раздражения, колкостей и несправедливости по отношению к его жене и ко всем нам. Я видела, что моя младшая сестра, которая теперь при нём, ужасно страдала. Сколько воспоминаний и тяжёлых впечатлений прошлого воскресло во мне! Я чувствовала себя охваченною безысходным страданием. Я не могла больше верить, что Бог придёт на помощь его душе, жизнь которой была растрачена в земной и незаконной страсти".

В начале октября из Женевы Тютчев писал Георгиевскому: "...Память о ней - это то, что чувство голода в голодном, ненасытимо голодном. Не живётся, мой друг Александр Иванович, не живётся... Гноится рана, не заживает. Будь это малодушие, будь это бессилие, мне всё равно. Только при ней и для неё я был личностью, только в её любви, её беспредельной ко мне любви я сознавал себя... Теперь я что-то бессмысленно живущее, какое-то живое, мучительное ничтожество. Может быть и то, что в некоторые годы природа в человеке теряет свою целительную силу, что жизнь утрачивает способность возродиться, возобновиться. Всё это может быть; но поверьте мне, друг мой Александр Иванович, тот только в состоянии оценить моё положение, кому из тысячи одному выпала страшная доля - жить четырнадцать лет сряду, ежечасно, ежеминутно, такою любовью, как её любовь, и пережить её... Теперь всё изведано, всё решено; теперь я убедился на опыте, что этой страшной пустоты во мне ничто не наполнит. Чего я ни испробовал в течение этих последних недель: и общество, и

природа, и, наконец, самые близкие родственные привязанности;..."

Душевное состояние Тютчева, как это видно из записей его старшей дочери, не могло не огорчать и не раздражать членов его семьи. Однако Дарья Феодоровна вряд ли была права, когда писала в ноябре из Ниццы своей младшей сестре в Москву: "У папы здоровый вид. Он уходит из дому на целый день. Когда он не думает об этом, он развлекается. Впрочем, он хочет казаться печальным..." Тютчев действительно пытался развлечься. В Лозанне, в Уши, в Монтрё он посещал друзей, ходил на лекции и в театр, из Женевы ездил с большой компанией в Ферней. Берега Женевского озера были ему издавна милы. Но забыть "об этом" было не так легко. Однажды, вернувшись домой с проповеди епископа Мермийо, он продиктовал младшей дочери, Марии, дневнику которой мы обязаны сведениями о времяпрепровождении Тютчева за границей, стихи:

Утихла биза... Легче дышит

Лазурный сонм женевских вод -

И лодка вновь по ним плывёт,

И снова лебедь их колышет.

Весь день, как летом, солнце греет,

Деревья блещут пестротой -

И воздух ласковой волной

Их пышность ветхую лелеет.

А там, в торжественном покое,

Разоблачённая с утра, -

Сияет Белая Гора,

Как откровенье неземное.

Здесь сердце так бы всё забыло,

Забыло б муку всю свою,

Когда бы там - в родном краю -

Одной могилой меньше было...

По дороге из Женевы в Ниццу Тютчев осматривал Лион, Марсель, Тулон, Канн. В Ницце старался развлечься, как и в Женеве, катался по окрестностям, виделся с многочисленными знакомыми и друзьями. Но восьмого декабря писал Полонскому: "Друг мой Яков Петрович! Вы просили меня в Вашем письме, чтобы я писал Вам, когда мне будет легче, и вот почему я не писал к Вам до сегодня. Зачем я пишу к Вам теперь, не знаю, потому что на душе всё то же, а что это - то же - для этого нет слов. Человеку дан был крик для страдания, но есть страдания, которых и крик вполне не выражает... С той минуты, как я прошлым летом встретил Вас в Летнем саду и в первый раз высказался перед Вами о том, что мне претило, и до сей минуты, если б год тому назад всё мною пережитое и перечувствованное приснилось мне с некоторою живостью, то, мне кажется, я, не просыпаясь, тут же на месте и умер от испуга. Не было, может быть, человеческой организации лучше устроенной, чем моя, для полнейшего восприятия известного рода ощущений. Ещё при её жизни, когда мне случалось при ней, на глазах у неё, живо вспомнить о чём-нибудь из нашего прошедшего, я помню, какою страшною тоскою отравлялась тогда вся душа моя, и я тогда же, помнится, говорил ей: "Боже мой, ведь может же случиться, что все эти воспоминания - всё это, что и теперь, уже теперь так страшно, - придётся одному из нас повторять одинокому, переживши другого", - но эта мысль пронизывала душу и тотчас же исчезала. А теперь? Друг мой, теперь всё испробовано, ничто не помогло, ничто не утешило, не живётся, не живётся... Одна только потребность ещё чувствуется, поскорей торопиться к вам, туда, где ещё что-нибудь от неё осталось, дети её, друзья, весь её бедный домашний быт, где было столько любви и столько горя, но всё это так живо, так полно ею, так, что за тот бы день, прожитый с нею, тогдашнею моею жизнью, я охотно бы купил, но ценою - ценою чего? Этой пытки, ежеминутной пытки, этого удела, чем стала теперь для меня жизнь... О, друг мой Яков Петрович, тяжело, страшно тяжело, я знаю, часть этого Вы на самом себе испытали, часть, но не всё. Вы были молоды, Вы не четырнадцать лет... (у Тютчева не дописано. - ред.) Ещё раз меня тянет в Петербург, хоть я и знаю и предчувствую, что и там... но не будет по крайней мере того страшного раздвоения в душе, какое здесь. Здесь даже некуда и приютить своего горя... Мне бы почти хотелось, чтобы меня вытребовали в Петербург именем нашего комитета, к чему, кажется, есть и причина - вследствие нездоровья Комаровского, - что он, бедный? Очень, очень отрадно будет мне с Вами увидеться, милый мой Яков Петрович. Скажите то же от меня и Майкову. Обоих вас от души благодарю за вашу дружбу и много, много дорожу ею... Господь с Вами. Простите и до близкого свидания. Ф.Тютчев".

Через два дня он пишет Георгиевскому: "Друг мой Александр Иванович! Роковая была для меня та минута, в которую я изменил своё намерение ехать с Вами в Москву... Этим я себя окончательно погубил. Что сталось со мною? Чем [стал] я теперь? Уцелело ли что от того прежнего меня, которого Вы когда-то, в каком-то другом мире, там, при ней, знали и любили, - не знаю. Осталась обо всём этом какая-то жгучая, смутная память, но и та часто изменяет, одно только присуще и неотступно - это чувство беспредельной, бесконечной, удушающей пустоты. О, как мне самого себя страшно... Но погодите... Я теперь продолжать не в состоянии. Сколько времени я носился и боролся с мыслью, писать ли к Вам или нет... Горе, подобное моему, это та же проказа. И нуждаешься в людях и дичишься людей. Невольно чувствуешь, что нельзя, не должно, не позволительно приближаться к ним, рассчитывать на их сострадание, что есть такие болезни, которые просто отталкивают участие и должны замкнуться и совершить до конца свой процесс внутри человека..."

В конце ноября или в декабре были написаны стихи:

О, этот юг, о, эта Ницца!..

О, как их блеск меня тревожит!

- Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет - и не может...

Нет ни полёта, ни размаху -

Висят поломанные крылья -

И вся она, прижавшись к праху,

Дрожит от боли и бессилья...

Это и два предшествующих стихотворения Тютчев послал в начале декабря Георгиевскому.

В конце января Тютчев был, по свидетельству дочери, нездоров и полон грустных предчувствий. Средиземное море не могло исцелить его печаль. В начале февраля он выдал дочь замуж, а через месяц выехал с женой в Россию. По дороге он остановился на десять дней в Париже, виделся там с друзьями, обедал с Герценом (который писал Огарёву: "Тютчев ещё больше мёд и млеко") и ещё раз говорил о своём горе с Тургеневым, вспоминавшим позже: "Мы, чтобы переговорить, зашли в кафе на бульваре и, спросив себе из приличия мороженого, сели под трельяжем из плюща. Я молчал всё время, а Тютчев болезненным голосом говорил, и грудь его сорочки под конец рассказа оказалась промокшею от падавших на неё слёз..."

В последних числах марта, всё ещё в очень подавленном состоянии духа, он вернулся в Петербург. Здесь с него потребовали стихов по случаю сотой годовщины со дня смерти Ломоносова, исполнявшейся 4 апреля, и он накануне этого дня переслал их Майкову с припиской: "Вот вам, друг мой Аполлон Николаевич, несколько бедных рифм для вашего праздника, в теперешнем моём расположении не могу больше".

Вскоре должна была его постигнуть новая утрата. Туберкулёзом, унаследованным от матери, заболела старшая дочь Елены Александровны, Лёля, носившая фамилию отца, как и её два брата (все трое были усыновлены Тютчевым с согласия его жены Эрнестины Феодоровны). Девочке шёл четырнадцатый год. Зимой, когда Тютчев был за границей, случилась

неприятность, тяжело отозвавшаяся на её здоровье. На приёме в известном пансионе madame Truba, где она воспитывалась, какая-то незнакомая с семейными обстоятельствами Тютчева дама спросила её, как поживает её maman, имея в виду Эрнестину Фёдоровну. Когда Лёля Тютчева поняла причину недоразумения, она убежала домой к А. Д. Денисьевой и объявила, что в пансион больше не вернётся. У неё сделался нервный припадок, а к весне обнаружилась скоротечная чахотка, 2 мая она умерла, и в тот же день умер её маленький брат Коля, которому не было ещё и трех лет. Один лишь пятилетний Федя выжил и на много лет пережил отца. Учился он в престижном заведении - Лицее Каткова, и долгое время был на попечении старшей дочери поэта, Анны Феодоровны Тютчевой и ее мужа Ивана Сергеевича Аксакова.

Два года спустя совсем по другому, не касавшемуся его лично поводу Тютчев писал жене: "Вот разница между ранами физическими и духовными: первые складываются одна с другой, тогда как вторые чаще всего исключают друг друга". Быть может, мысль эта явилась плодом собственного его опыта, того, что было пережито той весной, после возвращения из Ниццы в Петербург. Можно предположить, что эта новая двойная утрата не столько стала для Тютчева новым горем, сколько углубила и продлила старое. В эти дни он написал

«Во мне глухая ночь и нет для ней утра...

И скоро улетит - во мраке незаметный -

Последний, скудный дым с потухшего костра.

Правда, через неделю после этих строк было написано мадригальное стихотворение, посвящённое Н.С. Акинфиевой, но оно свидетельствует лишь о той потребности в обществе, особенно женском, которое Тютчева никогда не покидало. Под этим покровом нежности, общительности, разговорчивости продолжала зиять полная опустошённость, получившая самое глубокое своё выражение в стихах "Есть и в моём страдальческом застое...". Мертвенность души, тупая тоска, невозможность осознать самого себя противопоставлены в них жгучему, но живому страданию, точно так же, как при жизни Елены Александровны противопоставлялось могущество её любви той неспособности любить, которую испытыdfk gj’n? когда сознавал себя "живой души твоей безжизненным кумиром".

Вот бреду я вдоль большой дороги

В тихом свете гаснущего дня,

Тяжело мне, замирают ноги...

Друг мой милый, видишь ли меня?

Всё темней, темнее над землёю -

Улетел последний отблеск дня...

Вот тот мир, где жили мы с тобою,

Завтра день молитвы и печали,

Завтра память рокового дня...

Ангел мой, где б души ни витали,

Ангел мой, ты видишь ли меня?

В этом месяце Тютчеву было особенно тяжело. Близкие отмечают его раздражительность: ему хотелось, чтобы они выказывали больше участия к его горю. 16 августа он пишет М.А. Георгиевской: "Мои подлые нервы до того расстроены, что я пера в руках держать не могу...", а в конце сентября ей же из Петербурга: "Жалкое и подлое творение человек с его способностью всё пережить", но сам он полгода спустя в стихах к гр. Блудовой скажет, что "пережить - не значит жить". "Нет дня, чтобы душа не ныла..." написано в том же году поздней осенью. Следующей весной Тютчев не хотел ехать за границу и писал Георгиевским: "Там ещё пустее. Это я уже испытал на деле". Летом того же года он жаловался из Царского жене: "Я с каждым днём становлюсь всё несноснее, моему обычному раздражению способствует немало та усталость, которую я испытываю в погоне всеми способами развлечься и не видеть перед собой ужасной пустоты".

Конечно, время, как принято выражаться, "делало своё дело". Прошёл ещё год. Упоминание о Елене Александровне в переписке исчезает. Но известно, что осенью этого года на одном из заседаний Совета Главного управления по делам печати, которого он состоял членом, Тютчев был весьма расстроен и что-то рисовал или писал карандашом на листке бумаги, лежавшей перед ним на столе. После заседания он ушёл в раздумье, оставив листок. Один из его сослуживцев, граф

Капнист, заметил, что вместо деловых заметок там были стихотворные строчки. Он взял листок и сохранил его на память о Тютчеве:

Как ни тяжёл последний час -

Та непонятная для нас

Истома смертного страданья, -

Но для души ещё страшней

Следить, как вымирают в ней

Все лучшие воспоминанья.

Прошла ещё одна петербургская зима, потом весна... В июне Тютчев написал:

Опять стою я над Невой,

И снова, как в былые годы,

Смотрю и я, как бы живой,

На эти дремлющие воды.

Нет искр в небесной синеве,

Всё стихло в бледном обаянье,

Лишь по задумчивой Неве

Струится бледное сиянье.

Во сне ль всё это снится мне,

Или гляжу я в самом деле,

На что при этой же луне

С тобой живые мы глядели?

Понимать это следует буквально. Ему не хватало жизни, и ему оставалось не долго жить. Он скончался в июле 1873 года (В очерке о Великой княгине Елене Павловне мною было ошибочно указано: апрель 1873 года - автор!)

Даже в последних его увлечениях: романтических письмах к баронессе Елене Карловне Услар - Богдановой, мадригалах Надежде Акинфьевой - Горчаковой, полушутливых стихотворных строчках Великой Княгине Елене Павловне лежит всего лишь "отсвет", легкое дыхание последней Любви Тютчева, ее всполохи и тени: Это - лишь попытка заполнить ту сердечную пустоту, что образовалась в душе Поэта после ухода Любимой Женщины. Это столь естественно для Поэта.. Столь понятно. Но так - горько! *В одной из публикаций в периодической печати последнего времени, я наткнулась на заметку о том, что рядом с могилой Елены Александровны Денисьевой на Волковом кладбище выстроена часовня.

Был ли на ней восстановлен крест с датой рождения Последней Музы Поэта - не сообщалось.. Я так и не знаю, когда она родилась...

Памятник Ф.И. Тютчеву

Последняя любовь

«Из длинного списка имён, желанных сердцу поэта, нам известны только четыре имени, и только одно русское! Но это единственное русское имя стало роковым для Тютчева. Им определилось всё самое значительное в его любовной лирике» (из биографии Фёдора Ивановича Тютчева).

Три имени - это Амалия Крюднер (Адлерберг), Элеонора Петерсон (первая жена поэта) и Эрнестина фон Дернберг (вторая жена).

Единственное русское имя принадлежит Елене Александровне Денисьевой (1826–1864), невенчанной жене Тютчева и матери троих его детей, вдохновительнице известного всем любителям русской поэзии «денисьевского» цикла его стихотворений.

Я не буду рассказывать здесь о бурной и одновременно трагической жизни Ф. И. Тютчева (5.12.1803–15.07.1873), о его браках и любовных историях - об этом написано достаточно. Просто несколько строк в качестве фона для нашего «стихотворения дня».

Итак, Фёдор Иванович впервые увидел Елену Денисьеву 15 июля 1850-го года, почти в 47 лет. Ей шёл 24-й год.

Она родилась в Курске, в 1826 году, в старинной обедневшей дворянской семье, рано потеряла мать. Елена Денисьева, племянница инспектрисы Смольного института и его выпускница, была дружна со старшими дочерьми Тютчева и в их доме встретила свою любовь, ради которой пожертвовала положением в обществе, возможностью стать фрейлиной, пожертвовала друзьями и родственниками (говорят, отец её проклял). Но только во время нечастых путешествий за границу она могла считаться Тютчевой - ведь брак поэта с Эрнестиной не расторгался. А у Елены за 14 лет родилась дочь и двое сыновей.

«У него, например, было две жены, от коих было шесть детей, две долгие связи, от которых было ещё пять детей, и четыре больших романа. Но ни одна из этих женщин не «приобрела» его вполне, не могла бы, думаю, уверенно сказать: он мой, только мой…

Называл минутные увлечения свои «васильковыми дурачествами»…

- Любимый! Накинь плед. Я тебе помогу!

«Любимый» - именно так стала звать его под конец жизни жена Эрнестина. Ещё называла Тютчева «чаровник». «Чаровник - счастливый человек, - писала дочерям, - ибо все от него в восторге…» (Вячеслав Недошивин, «Новая газета», 1 декабря 2003 года).

В 1837 году Тютчев писал родителям о своей жене Элеоноре: «… Никогда ни один человек не любил другого так, как она меня… не было ни одного дня в её жизни, когда ради моего благополучия она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня» .

«Мама как раз та женщина, которая нужна папа, - любящая непоследовательно, слепо и долготерпеливо. Чтобы любить папа, зная его и понимая… нужно быть святой, совершенно отрешённой от всего земного» , - писала о жене Тютчева, Эрнестине, его старшая дочь от первого брака.

И сам поэт о Елене Денисьевой:

Любила ты, и так, как ты любить -

Нет, никому ещё не удавалось!

«Я не знаю никого, кто был менее чем я, достоин любви, - сказал как-то Тютчев о боготворивших его женщинах. - Поэтому, когда я становился объектом чьей-нибудь любви, это всегда меня изумляло»

О нежности

«О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней…» - именно эта фраза заставила меня провести небольшое исследование о нежности. Этот новый мотив в лирике 50-летнего Тютчева отметил в своём стихотворении «Последняя любовь» и 74-летний Илья Эренбург: «И нежность оказалась внове…».

«Я высоко ценю в актёре темперамент. Но у нежности нет темперамента. А нежность важнее любви» (Елена Камбурова, певица).

«Любовь рано или поздно исчезает, тогда как нежность неизбежна» (Жак Брель, певец).

«Вот и всё… Больше я ничего не прибавлю, потому что боюсь стать печальной, а значит, злой и потому, что не решаюсь признаться тебе в тех сумасшедших мечтах, которые неизбежны, когда любишь и когда любовь огромна, а нежность беспредельна» (Анри Барбюс, «Нежность»).

Давид Самойлов:

Жалость нежная пронзительней любви.

Состраданье в ней преобладает.

В лад другой душе душа страдает.

Себялюбье сходит с колеи.

Страсти, что недавно бушевали

И стремились всё снести вокруг,

возвышаясь вдруг

До самоотверженной печали.

«Кто познал нежность, тот обречён. Копьё Архангела пронзило его душу. И уже не будет душе этой ни покоя, ни меры никогда! Нежность - самый кроткий, самый робкий, божественный лик любви» (Фаина Георгиевна Раневская).

Белла Ахмадулина, 1974 год:

Любовь к любимому есть нежность

ко всем вблизи и вдалеке.

И всё же у меня создалось ощущение, что у мужчин до определённого возраста преобладают, по выражению Анны Ахматовой, «несытые взгляды», и только на склоне лет они приходят к неизбежности нежности.

Анна Ахматова, декабрь 1913 года:

Настоящую нежность не спутаешь

Ни с чем, и она тиха…

В декабре 1913 года Анне Ахматовой было 24 года.

У Марины Цветаевой, например, уже в ранних стихотворениях, скорее, именно в ранних, это слово встречается очень часто. Белла Ахмадулина написала свои строки о любви и нежности в 37 лет, но это не впервые - просто они очень афористичны.

И ещё мне кажется, что не только нежность - «это самый кроткий, самый робкий, божественный лик любви». Ведь издавна в России говорили - жалеет, значит, любит.

«Мне всех жаль» - и эта фраза, произнесённая в определённом контексте, свидетельствует о том же самом - о «божественных ликах любви» - очищенных, несуетных, возвышенных до самоотверженной печали.

Палома, апрель 2007 года

Теракт в Ницце. 84 погибших. Около трех сотен пострадавших. И один вопрос: как жить дальше?

Гелия Делеринс

"Теракт", "Английская набережная", "14 июля" — комбинация из этих слов не складывается в голове, и я стараюсь о них не думать. Парижский теракт оставил кровавые следы вокруг моего дома, в моем кафе, в двух шагах от школы моего сына. Ницца — далеко. Не смотрю телевизор. Когда по радио говорят: "Врачи продолжают бороться за жизнь пяти детей, младшему — шесть месяцев", выключаю радиоприемник. В последний раз я видела Английскую набережную залитую солнцем, пусть такой и останется.

В пятницу, наутро после событий, по дороге на работу обгоняю парня, который кричит в телефон: "Я прямо сейчас выезжаю в Ниццу". Какая интонация должна была быть у этой фразы в середине лета? Теперь у этих слов совсем другое значение.

Через час звонит с каникул сын: "Самюэль (это школьный друг) сказал, что они собирались на каникулы в Ниццу". Я неубедительно вру: "Наверное, они не поехали. Наверное, ты перепутал". Мы оба молчим. Знаем, что не перепутал.

В столовой на обед дают фаршированные помидоры. Моя профессия — история кухни, и Альпы, амфитеатром спускающиеся к бухте Ангелов, сразу возникают перед глазами. Это блюдо родилось там. В другой момент я бы стала рассказывать коллегам о маленьких черных оливках из Ниццы, таких больше нет нигде, о бриссауде, натертом чесноком хлебе, сбрызнутом только что выжатым маслом, о знаменитом нисуазе. Но сегодня, пожалуй, промолчу.

Газеты говорят, что город выстоит, что он сильный. И это правда, за века своего существования он пережил нашествия и депортации. Кажется, что Ницца маленькая. Это потому что она уютная. На самом деле Ницца — пятый по величине французский город. Здесь третий по важности аэропорт. Ницца — пограничный форпост. Она стала французской совсем недавно, в 1860 году. До этого ей приходилось быть частью Сардинии, частью Савойи и совершенно отдельным княжеством, с собственным монархом. Сегодня у Ниццы третье место по количеству эмигрантов после Парижа и Страсбурга. Наибольшая часть, конечно, из Магриба. К эмигрантской теме в Ницце возвращаешься, как бы ни хотелось думать и говорить только о пляжах, отелях и кафе. Здесь 16 процентов населения — эмигранты.

В городе с греческим названием задержались греческие боги, и весеннее солнце гладит по коже, как рукой. Белье под окнами играет с ветром по-итальянски. На казино наклеены афиши с русскими объявлениями. "Выиграл восемь франков. Много русских",— мрачно пишет Чехов. Англичане, приехавшие в Ниццу с путеводителем в руках, научили мир путешествовать во время каникул. Город посвятил им набережную. Английская набережная Ниццы — символ туризма. Во всяком случае, была.

Город, конечно, выживет. Он, как и весь мир, вспомнил о средневековой экзорцизации боли, о смеси горя, праздника и шутовства, к этому поведению у него есть ключи. Уже на следующий день там играли свадьбы. На Английскую набережную несут цветы и игрушки. На том месте, где убили террориста, кто-то разжег костер, люди проходят мимо, плюют, произносят проклятия. Кто-то призывает к спокойствию, напоминает, что сейчас национальный траур.

Такой траур — редкая мера, до Ниццы его объявляли в Париже после 13 ноября, а до этого всего шесть раз в истории Пятой Республики. Он существует для того, чтобы прожить свое горе до самого дна, чтобы вспомнить жертв, чтобы дать себе клятву. Но Ницце даже не до траура. Отчаянно ругаются политики, обвиняя друг друга в случившейся беде. Кристиан Эстрози, правый (партия "Республиканцы", которой руководит Саркози), глава региона Прованс — Альпы — Лазурный берег, накануне случившегося написал Франсуа Олланду письмо, в котором требовал больших полномочий для полиции, и теперь обвиняет власти в бездействии. Премьер-министр Манюэль Вальс (левый, Социалистическая партия) отвечает, что сейчас не время для дискуссий, и вместе с президентом призывает к единству. Марин Ле Пен обвиняет и тех, и других, кипит, требует отставки всех и вся. Для Франсуа Олланда это было последнее 14 июля, на следующий год во Франции президентские выборы. 250 смертей за 18 месяцев — вокруг этих цифр будет вестись президентская кампания.

Наша цивилизация, на которую идет атака,— разум. Победа разума наступила именно на этой, на французской земле. Как легко мы от него отказываемся, возвращаясь в эмоцию, в теорию заговоров, в крик

А пока люди жгут костры, несут цветы, и только 33 процента верят, что правительство сможет защитить их от террористов (данные Le Figaro). В любом кафе, стоит усесться за столик, как из-за плеча раздается слово "Ницца". Во Франции столики стоят тесно, разговоры соседей слышны хорошо. Вот тот человек в костюме, это он сказал "сплотиться вокруг власти". Вспоминаю, как после парижского теракта популярность президента хоть робко, но поползла вверх. Дама, которая сидит за тем же столиком, наоборот, отчаянно восклицает: "Эта власть не может нас защитить". С другой стороны доносится "XII век", "средневековье". Но когда мы, вместо того чтобы рационально сопротивляться, жжем костры и восклицаем, это тоже XII век. Наша цивилизация, на которую идет атака,— разум. Победа разума наступила именно на этой, на французской земле. Как легко мы от него отказываемся, возвращаясь в эмоцию, в теорию заговоров, в крик.

От Ниццы никуда не деться. Хотя бы потому, что никто не знает, как бороться с "новой формой терроризма", не требующей ни тренировки в Сирии, ни элементарного умения стрелять. Шок в этот раз еще сильнее, чем 13 ноября. Тогда казалось, что теракт в "Батаклане" — случайно обрушившаяся беда, вроде торнадо, сносящего дома. В головах мелькало: "Это же Париж". До этого было: "Это же журналисты". Несмотря на единый порыв и манифестации, "они все же не должны были рисовать пророка" --еще приходится слышать. До этого была Тулуза. Власти убийство еврейских детей осудили, но у среднего француза ощущение, что его это "не касается", все же присутствовало. Ницца касается всех. Город, в котором каждый бывал. Не столица, нет, не символ государственной власти. Просто символ беспечной каникулярной жизни, лета, моря, розового вина на пляже. Хотя еще 150 лет назад Федор Тютчев предощутил в блеске вечного праздника трагический надлом.

За город я не боюсь, он многое видел на своем веку. Но есть 84 семьи, потерявшие близких. Есть 18 человек, и среди них ребенок, которые борются в данный момент за жизнь. И есть все мы, которым жить дальше.

О, этот Юг, о, эта Ницца!
О, как их блеск меня тревожит!
Жизнь, как подстреленная птица,
Подняться хочет — и не может.

Нет ни полета, ни размаху —
Висят поломанные крылья,
И вся она, прижавшись к праху,
Дрожит от боли и бессилья...

Птицы всегда символизировали получение известий или появление гостей. Летающая птица во сне предвещает получение известия. Если она белая, то известие будет хорошим, а если черная, то наоборот.

Летать во сне вместе с птицами предвещает общение с людьми, приехавшими издалека. По виду птиц и их цвету вы можете судить о ваших гостях.

Ловить или есть птиц во сне - к выигрышу или прибыли. Морские птицы - хищники и ничем не гнушаются. Увидеть их во сне означает, что у вас есть завистники. Но они неопасны для вас. Кроме того, после такого сна знайте, что потерянное не отыщется, а желаемое может исполниться.

Ночные птицы во сне символизируют людей, которые ночной образ жизни предпочитают дневному, потому что ночью их дела не все могут увидеть. Такой сон предупреждает вас об опасности от воров, ночных разбойников, говорит о препятствиях в дальней дороге.

Иногда такой сон указывает вам, что ваши ночные похождения могут стать известны и немало повредят вашей репутации. Певчие птицы во сне символизируют благополучие и жизненные удовольствия. Хищные птицы во сне означают наших неприятелей. Однако если во сне мы убиваем их, то сон предсказывает нам победу над нашими неприятелями.

Отгонять хищных птиц во сне означает, что вы добьетесь удачи, если только не испугаетесь трудностей и опасности. Сон, в котором вы увидели, что у вас есть хищная птица, выдрессированная для охоты, означает: вас ждет большой успех в делах и богатство. Бедным такой сон предсказывает большие и хорошие перемены в их жизни.

Хвост птиц во сне предвещает окончание какого-либо дела или каких-то отношений. Птичье оперение во сне характеризует события или известия, которые ожидают вас впереди. Чем ярче будет оперение, тем больше счастья и веселья предвещает вам сон.

Воробьи - символизируют беспокойство, заботы, сомнения.

Ворон во сне - символ зла, жестокости, коварства врагов.

Ворона снится, чтобы предупредить о воровстве или жадности. Часто ее появление во сне предвещает огорчение и недовольство собою.

Галку во сне видеть - знак глупости, бесполезного существования.

Голубь во сне - знак невинности, целомудренности, взаимности чувств. Во сне он обещает счастье, веселье, успехи в делах и счастье в любви.

Гусь во сне символизирует глупость, неумные поступки.

Дятел снится, чтобы предупредить нас о необходимости проявить бдительность, терпение и настойчивость.

Жаворонок - символ получения хороших известий.

Журавлей во сне видеть - к одиночеству.

Кукушка во сне кукует - знак одиночества и несчастной семейной жизни.

Ласточка во сне означает получение известий из дома.

Лебедя во сне видеть - предвестье верной любви, привязанности. Сон о нем предвещает получение известий от тех, кого мы любим. Иногда считается, что лебедь во сне символизирует открытие какой-то тайны.

Петух снится, чтобы предупредить о встрече с франтом, который постоянно находится в движении и которому не откажешь в храбрости.

Попугай снится тем, кто излишне доверчив. Сон о нем предвещает обман или пустую болтовню.

Орел во сне означает силу и быструю реакцию.

Скворца видеть во сне - к неудовольствию и огорчениям.

Сокола во сне видеть - знак смелого поступка, ловкого и смелого хода. Если вам приснится соколиная охота, то вам придется принять участие в рискованном деле. Сон, в котором вы увидели, как сокол кидается на добычу, предвещает нападки завистников и клеветников. После такого сна вам следует опасаться мести врагов. Летящий сокол во сне предвещает получение плохого известия.

Соловей во сне предвещает получение известий от любимого человека и приятные разговоры или встречи. Если во сне вы увидите, что соловей свил гнездо у вас дома, то вас ждет счастье и благополучие. Слышать его пение во сне - предвестье семейного счастья и взаимности в любви. Считается, что пение соловья во сне предвещает скорую свадьбу. Если вам приснится, что пение соловья встревожило вас, то вам предстоят неприятные объяснения.

Сорока - знак пустой болтовни, вороватости, сплетен или клеветы.

Тетерева поймать во сне - знак скорого вступления в брак, который не принесет вам счастья.

Утка во сне означает супружеское согласие, семейное счастье.

Филина во сне видеть - предупреждение о необходимости быть внимательным, чтобы не пропустить важное событие.

Цапля во сне является символом терпения.

Ястреб - символ жесткости и беспощадности.

Белых птиц видеть во сне всегда лучше, чем черных, которые символизируют зло, дурные вести, происки врагов.

Сказочные птицы во сне символизируют необычность известия или происшествия, которое может произойти с вами.

Заколотых птиц видеть - предупреждение об опасности.

Птиц ловить (много) во сне означает, что скоро в вашем доме будет много гостей.

Птичий гомон слышать во сне означает, что ваш дом наполнится весельем и болтовней гостей.

Птицу поймать во сне - знак того, что потерянное отыщется, а надежда осуществится, хотя и не в полном объеме.

Множество разных птиц видеть во сне - предвестье процесса или собрания, в котором вам придется принимать участие.

Толкование снов из Семейного сонника

Подпишись на канал Сонник!

Подпишись на канал Сонник!

"Жизнь, как подстреленная птица..."

К образу птицы в русской поэзии

© М. В. КУТЬЕВА

Птица - древний архетип, встречающийся в большинстве мифологий мира. Как и ангел, она символизирует мысль, воображение, неосязаемость духовных связей, принадлежит воздушной стихии, обозначает высоту вообще и высоту духа.

В русской поэзии одним из излюбленных образов является аллегория птица-душа. Емко и лаконично сказал об этом Николай Клюев:

Может быть, не греша, На лазурном пути Станет птицей душа.

В стихотворении Андрея Белого "Крылатая душа", в сущности, прослеживается этот же мотив:

Твоих очей голубизна

Мне в душу ветерком пахнула:

Тобой душа озарена...

Вот вешним щебетом она

В голубизну перепорхнула.

Душа-птица появляется и во "Вдохновенье" Владимира Набокова:

Когда-то чудо видел я; Передаю созвучьям ныне То чудо, но душа моя -Как птица белая на льдине.

О белой птице, которая, очевидно, символизирует ее поэтическую душу, повествует Анна Ахматова в стихотворении из сборника с символическим "птичьим" названием "Белая стая":

Был он ревнивым, тревожным и нежным, Как Божие солнце, меня любил,

2 Русская речь 5/2008

А чтобы она не запела о прежнем, Он белую птицу мою убил. Промолвил, войдя на закате в светлицу: "Люби меня, смейся, пиши стихи!" И я закопала веселую птицу За круглым колодцем у старой ольхи. Ему обещала, что плакать не буду, Но каменным сделалось сердце мое, И кажется мне, что всегда и повсюду Услышу я сладостный голос ее.

Любопытно, что уже через два года после женитьбы на Анне Ахматовой Николай Гумилев обращается к подобному образу - веселой птицы - в стихотворении "Из логова змиева...". Он сожалеет о том, что жена не схожа с такой птицей:

Из логова змиева, Из города Киева Я взял не жену, а колдунью. А думал - забавницу, Гадал - своенравницу, Веселую птицу-певунью.

В одном из самых известных стихотворений Николая Рубцова поэт сравнивает себя с птицей. А крылья - это его способность мечтать, предчувствовать тайну, стремиться к высокому, ощущать себя ведомым высшими силами:

О, сельские виды! О, дивное счастье родиться В лугах, словно ангел, под куполом синих небес! Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица, Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

В связи с этим приведем всего лишь одну, но афористичную строку из ахматовского стихотворения "Тень", посвященного Осипу Мандельштаму: "Как спорили тогда - ты ангел или птица!".

С птицей сравнивают поэты и память, как это делает Владимир Набоков:

Я эти сны люблю и ненавижу. Ты знаешь ли их странную игру? На миг один, как стая птиц роскошных, в действительность ворвется вдруг былое и вкруг тебя, сверкая, закружится и улетит, всю душу взволновав.

В круге этих же образов вращаются мысли Николая Рубцова: "Память возвращается, как птица, В то гнездо, в котором родилась." ("Ось").

Метафора память-птица прочно укоренилась в отечественной поэзии. Ярким доказательством тому может служить "Память" Давида Самойлова:

Я зарастаю памятью, Как лесом зарастает пустошь. И птицы-память по утрам поют, И ветер-память по ночам гудит.

Удивительную, сильнейшую по эмоциональному воздействию на читателя, сложную птичью метафору разворачивает Борис Пастернак в стихотворении "Импровизация":

Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье крыльев, плеск и клекот. Я вытянул руки, я встал на носки, Рукав завернулся, ночь терлась о локоть.

И было темно. И это был пруд И волны. - И птиц из породы люблю вас, Казалось, скорей умертвят, чем умрут Крикливые, черные, крепкие клювы. <...>

И ночь полоскалась в гортанях запруд, Казалось, покамест птенец не накормлен, И самки скорей умертвят, чем умрут Рулады в крикливом, искривленном горле.

Б. Пастернак передает свои ощущения не с помощью абстрактных понятий, а погружает нас в ночную картину, наполненную и реальными, и вымышленными образами. Вот птицы и - пруд. Играя на фортепиано, рука музыканта проходит по черным и белым клавишам, как будто рассыпая зерна черным и белым птицам. И в ответ на этот жест руки слышатся клекот и рулады. Это музыка. Впечатление от черно-белой ночной музыки, вобравшей в себя голос птиц и плеск воды, внушает мистический, первобытный страх. Поэт обращается одновременно и к зрительному, и к слуховому восприятию. Переворот происходит во всей поэзии в тот момент, когда рождаются строки о музыке: "Я клавишей стаю кормил с руки Под хлопанье крыльев, плеск и клекот". Огромную роль в этом перевороте играет многогранный образ птицы. Строфа словно становится из плоской - объемной.

Необыкновенная смысловая глубина содержится в пастернаков-ском двустишии: "Прощай, размах крыла расправленный, Полета

вольное упорство". Один из аспектов сравнения с парением птицы -безусловно, состояние вдохновения, "чудотворства".

Издревле считалось, что птицы имеют контакт с божественными сферами. У Осипа Мандельштама образ птицы связан не только с состоянием поэтического творчества, но и со страхом утратить способность к нему:

Скудный луч холодной мерою Сеет свет в сыром лесу. Я печаль, как птицу серую, В сердце медленно несу. Что мне делать с птицей раненой? Твердь умолкла, умерла. С колокольни отуманенной Кто-то снял колокола.

В этих строфах, хотя и в неявном виде, возникает образ слова-птицы: слово сравнивается с "серой" и "раненой птицей". Эта же тема появляется и в "Ласточке" О. Мандельштама:

Я слово позабыл, что я хотел сказать. Слепая ласточка в чертог теней вернется, На крыльях срезанных, с прозрачными играть. В беспамятстве ночная песнь поется.

Поэт предполагает в слове, как и в птице, произвольность и неожиданность, способность к появлению ниоткуда и исчезновению в никуда.

В "Осени" Набокова птицы в небе подобны строкам на листе бумаги:

И свод голубеет широкий, И стаи кочующих птиц -Что робкие детские строки В пустыне старинных страниц.

В системе художественных образов Арсения Тарковского у птиц особая роль. Об этом говорит метафора "крылья разума". Птичье щебетанье подобно молитве:

Птицы молятся, верные вере, Тихо светят речистые речки, Домовитые малые звери По-над норами встали, как свечки. Но и сквозь обольщения мира, Из-за литер его Алфавита,

Брезжит небо синее сапфира, Крыльям разума настежь открыто.

В своем обращении "К стихам" поэт называет их своими птенцами и уподобляет звукам, вырвавшимся из клювов птиц:

Стихи мои, птенцы, наследники <...> Скупой, охряной, неприкаянной Я долго был землей, а вы Упали мне на грудь нечаянно Из клювов птиц, из глаз травы.

С птицей устойчиво ассоциируется человеческая жизнь вообще. Сравнивает свою жизнь с раненой птицей Федор Тютчев:

Жизнь, как подстреленная птица, Подняться хочет - и не может. Нет ни полета, ни размаху -Висят поломанные крылья, И вся она, прижавшись к праху, Дрожит от боли и бессилья.

Иосиф Бродский также использует слово птица в своих произведениях в значении жизнь. Фраза "птица уже не влетает в форточку", вопреки традиционному смыслу народной приметы - "к покойнику", в стихотворении И. Бродского "1972 год" означает совсем иное:

Птица уже не влетает в форточку. Девица, как зверь, защищает кофточку. Поскользнувшись о вишневую косточку, я не падаю: сила трения возрастает с паденьем скорости. Сердце скачет, как белка, в хворосте ребер. И горло поет о возрасте. Это - уже старение.

Диапазон семантики слова птица весьма широк - от сохранения архетипических значений и символов до их модификации и создания новых смыслов, как, например, у Анны Ахматовой. В 1941 году, находясь в блокадном Ленинграде, о вражеских самолетах она напишет:

Птицы смерти в зените стоят. Кто идет выручать Ленинград?

Голову, лежащую на плахе, сравнивает с птицей Борис Чичибабин:

А ночь на Русь упала чадом, и птицу-голову - на жердь вы, хоть на плечах у палача там она такая ж, как у жертвы.

В песне Юрия Гарина "Ветхий романс" находим птицу раскаяния:

На Голгофе вселенских скитаний Потемнеет надежды стекло. Бьется птица пустых покаяний, Горделиво ломая крыло.

Образ птицы неисчерпаем. Он традиционно предстает аллегорией души, человека, поэтического вдохновения, да и самой жизни.

Для дальнейшего прочтения статьи необходимо приобрести полный текст . Статьи высылаются в формате PDF на указанную при оплате почту. Время доставки составляет менее 10 минут . Стоимость одной статьи — 150 рублей .

Пoхожие научные работыпо теме «Языкознание»

• ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ СТАТЕЙ, ОПУБЛИКОВАННЫХ В ЖУРНАЛЕ "РУССКАЯ РЕЧЬ" В 2008 ГОДУ
• Философия в поэзии и поэзия в философии

  СТОЛОВИЧ Л.Н. - 2009 г.

• ПЛЕНИРА

  ДОВГИЙ О.Л. - 2015 г.

БЕЛЬСКАЯ Л.Л. - 2015 г.