Институт древнеславянской письменности и древнеевразийской цивилизации - иддц. Сочинения Гонения на труды Пушкина

Значительное место в творчестве Пушкина отводится описанию природы. Поэт умел ее видеть и понимать, «прекрасная природа была у него под рукой здесь, на Руси, на ее плоских и однообразных степях, под ее вечно серым небом, в ее печальных деревнях и ее богатых и бедных городах».

Картины природы, лексика, обозначающая природные явления, широко представлены в «Руслане и Людмиле». Эта поэма Пушкина знаменовала собой разрушение классицистического стиля, поразив «подлинных ценителей искусства своими высокими художественными качествами, непривычной легкостью языка, близкого к разговорному, своим искрящимся юмором, богатством поэтических красок.

Многие слова, входящие в тематическую группу «Природа», пришли к восточным славянам из глубины веков. Их семантическая значимость чрезвычайно велика. Они в пушкинской поэме - слова-миры, слова-истории, свидетельствующие о бытовой и духовной культуре наших предков. Это земля, поле, река, вода, степь, луг, лес, дуб, солнце.

Неслучайны в поэме ономастические наименования: в пустынных Муромских лесах, богатых киевских полей, финские поля, вдоль берегов Днепра, днепровски волны; они придают повествованию историческую конкретность, фольклорное наполнение, обогащают авторскую речь. Язык поэмы живой, легкий благодаря использованию постоянных эпитетов (дол широкий, дуб зеленый, синие туманы, в поле чистом, в сырую землю), разговорных форм слов (рощица, лужок, ветерок, у ручейка, на травку).

Лексика природы выступает как одно из выразительных средств художественной речи. Вот как с ее помощью Пушкин рисует портрет Людмилы: «В его руках лежит Людмила,/Свежа, как вешняя заря…»; «Как часто тихое лицо/Мгновенной розою пылает!»

Привлекают своей точностью и поэтичностью метафорические образы, построенные на сходстве реалий живой и неживой природы (прием олицетворения). Например:

Долина тихая дремала,

В ночной одетая туман,

Луна во мгле перебегала

Из тучи в тучу и курган

Мгновенным блеском озаряла.

Яснели холмы и леса,

И просыпались небеса. <…>

Дремало поле боевое…

Древние славяне были земледельцами. Они обожествляли землю, солнце и воду. Заклинание солнца должно было дать плодородие, тепло и свет. В поэме слово солнце обозначает не только «небесное светило» («И солнце с ясной вышины/Долину смерти озаряет»), но и характеризует князя Владимира, именуемого в народе Красное Солнышко, а у Пушкина - «Владимир-солнце», «Владимир-солнышко».

Частым атрибутом художественных зарисовок природы являются эпитеты. Например, создавая образ чудной долины, в которой есть два ключа, обладающих магической силой, поэт использует антонимическую пару метафорических эпитетов живая волна - мёртвая вода и как следствие данных характеристик эпитет тайные («из тайных вод»):

Долина чудная таится,

И в той долине два ключа:

Один течет волной живою,

По камням весело журча,

Тот льётся мёртвою водою;

Кругом все тихо, ветры спят,

Прохлада вешняя не веет,

Столетни сосны не шумят,

Не вьются птицы, лань не смеет

В жар летний пить из тайных вод;

Чета духов с начала мира,

Безмолвная на лоне мира,

Дремучий берег стережет…

Поэма шуточно-ироническая в своей основе и это поддерживается, и в частности, лексикой природы. Пребывая в отчаянии, Людмила «на воды шумные взглянула,/Ударила, рыдая в грудь,/В волнах решилась утонуть - /Однако в воды не прыгнула./И далее продолжала путь». Слова на воды, в волнах, в воды являются конструктивными элементами создания авторской иронии.

Реалии природы выступают как источник вечной красоты, гармонии, примирения с суетностью жизни. Старец, мудрый финн, беседуя с Русланом, утверждает, что «ручьи, пещеры наших скал», «дремучие дубравы» - это отрадная тишина «в беспечной юности». Для него природа в пору одиночества стала утешением старости: «И в мире старцу утешенье/Природа, мудрость и покой».

В эпилоге к «Руслану и Людмиле», являющемся как бы «отдельным» произведением, в тончайшем психологическом сочетании с картинами природы возникает образ самого поэта. Величественная кавказская природа вызывает у него возвышенные переживания:

Теперь я вижу пред собою

Кавказа гордые главы.

Над их вершинами крутыми,

На скате каменных стремнин,

Питаюсь чувствами немыми

И чудной прелестью картин

Природы дикой и угрюмой…

В прологе поэт с помощью слов у лукоморья, дуб, кот, волны, через леса,через моря, словосочетаний дуб зелёный, следы невиданных зверей, брег песчаный и пустой, бурый волк живописует данную им действительность, вводит читателя в сказочный мир поэмы.

Природа - средство подтверждения фантастики, главной художественной ценности сказки. Людмила пребывает в заколдованном царстве у Черномора, злого чародея. И здесь мы видим фантастические истоки красоты - прекрасный волшебный сад. Для его изображения привлекаются наименования редкостной флоры и фауны. Словесно-художественный образ сада создается сочетанием тропов: эпитетами, метафорами, олицетворением. Например:

Аллеи пальм, и лес лавровый,

И благовонных миртов ряд,

И кедров гордые вершины,

И золотые апельсины

Зерцалом вод отражены <…>

И свищет соловей китайский

Во мраке трепетных ветвей;

Летят алмазные фонтаны

С веселым шумом к облакам<…>

Природа - фон, на котором развёртываются события далёких времен русской жизни:

И видят: в утреннем тумане

Шатры белеют за рекой;

Щиты, как зарево, блистают,

В полях наездники мелькают,

Вдали подъемля черный прах;

Идут походные телеги,

Костры пылают на холмах.

Слова туман, река, холмы на предметно-понятийном уровне обозначают реалии природы. Однако они, хотят и не окрашены эмоционально - экспрессивно или стилистически, сопряжены, тем не менее, с такими эмоциями, как тревога, смута. Это слова-опоры, фоновые единицы, с помощью которых поэтически воссоздаются картины восстания печенегов.

Поле в «Руслане и Людмиле» - яркий поэтический образ, развернутый в выразительную картину из далекого прошлого, которое поросло «травой забвения». Психологизм образа достигается фольклорно-изобразительными средствами: обращением к полю, риторическими вопросами к нему, привлечением фигуры Баяна. Это вызывает грустное размышление Руслана:

«О поле, поле, кто тебя

Усеял мертвыми костями?

Чей борзый конь тебя топтал

В последний час кровавой битвы?

Кто на тебе со славой пал?

Чьи небо слышало молитвы?

Зачем же, поле, смолкло ты

И поросло травой забвенья?..

Времен от вечной темноты,

Быть может, нет и мне спасенья!

Быть может, на холме немом

Поставят тихий гроб Руслана,

И струны громкие Баянов

Не будут говорить о нем!»

Пейзажные зарисовки Пушкина - это своеобразный отсчет времени, показатель поры года:

И дни бегут; желтеют нивы;

С дерев спадает дряхлый лист;

В лесах осенний ветра свист

Певиц пернатых заглушает;

Тяжелый, пасмурный туман

Нагие холмы обвивает;

Зима приближалась…

В обозначении Пушкиным реалий природы нашли отражение языковые и стилистические нормы предшествующей поэзии. Отсюда славянизмы (древа, жадный вран, долина брани, бранный луг, ветер хладный, утро хладное, позлащённые плоды, на темени полнощных гор, брег отлогий, волны сребрилися в потоке), поэтизмы (стремнины, небосклон, дубравы, тень дубров, в лазурных небесах, морей неверные пучины, благовонных миртов ряд), усечённые прилагательные (борзы кони, столетни сосны).

Итак, поэтичность, эмоционально-смысловая насыщенность, выразительность языка Пушкина в большой мере обусловлены широким использованием лексики природы. Природа в поэме «Руслан и Людмила» предстает как художественный образ, способный доставить читателю истинное наслаждение.

Текст:
Потемневшее от пыли голубое южное небо -- мутно; жаркое солнце смотрит в зеленоватое море, точно сквозь тонкую серую вуаль. Оно почти не отражается в воде, рассекаемой ударами весел, пароходных винтов, острыми килями турецких фелюг и других судов, бороздящих по всем направлениям тесную гавань. Закованные в гранит волны моря подавлены громадными тяжестями, скользящими по их хребтам, бьются о борта судов, о берега, бьются и ропщут, вспененные, загрязненные разным хламом. Звон якорных цепей, грохот сцеплений вагонов, подвозящих груз, металлический вопль железных листов, откуда-то падающих на камень мостовой, глухой стук дерева, дребезжание извозчичьих телег, свистки пароходов, то пронзительно резкие, то глухо ревущие, крики грузчиков, матросов и таможенных солдат -- все эти звуки сливаются в оглушительную музыку трудового дня и, мятежно колыхаясь, стоят низко в небе над гаванью, -- к ним вздымаются с земли все новые и новые волны звуков -- то глухие, рокочущие, они сурово сотрясают все кругом, то резкие, гремящие, -- рвут пыльный, знойный воздух. Гранит, железо, дерево, мостовая гавани, суда и люди -- все дышит мощными звуками страстного гимна Меркурию. Но голоса людей, еле слышные в нем, слабы и смешны. И сами люди, первоначально родившие этот шум, смешны и жалки: их фигурки, пыльные, оборванные, юркие, согнутые под тяжестью товаров, лежащих на их спинах, суетливо бегают то туда, то сюда в тучах пыли, в море зноя и звуков, они ничтожны по сравнению с окружающими их железными колоссами, грудами товаров, гремящими вагонами и всем, что они создали. Созданное ими поработило и обезличило их. Стоя под парами, тяжелые гиганты-пароходы свистят, шипят, глубоко вздыхают, и в каждом звуке, рожденном ими, чудится насмешливая нота презрения к серым, пыльным фигурам людей, ползавших по их палубам, наполняя глубокие трюмы продуктами своего рабского труда. До слез смешны длинные вереницы грузчиков, несущих на плечах своих тысячи пудов хлеба в железные животы судов для того, чтобы заработать несколько фунтов того же хлеба для своего желудка. Рваные, потные, отупевшие от усталости, шума и зноя люди и могучие, блестевшие на солнце дородством машины, созданные этими людьми, - машины, которые в конце концов приводились в движение все-таки не паром, а мускулами и кровью своих творцов, -- в этом сопоставлении была целая поэма жестокой иронии. Шум -- подавлял, пыль, раздражая ноздри, -- слепила глаза, зной -- пек тело и изнурял его, и все кругом казалось напряженным, теряющим терпение, готовым разразиться какой-то грандиозной катастрофой, взрывом, за которым в освеженном им воздухе будет дышаться свободно и легко, на земле воцарится тишина, а этот пыльный шум, оглушительный, раздражающий, доводящий до тоскливого бешенства, исчезнет, и тогда в городе, на море, в небе станет тихо, ясно, славно... Раздалось двенадцать мерных и звонких ударов в колокол. Когда последний медный звук замер, дикая музыка труда уже звучала тише. Через минуту еще она превратилась в глухой недовольный ропот. Теперь голоса людей и плеск моря стали слышней. Это -- наступило время обеда.

" Пушкин … унёс с собою … великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем".
Ф.М. Достоевский

«Весь вопрос в том: коллективный разум управляет вами или вы, беря полную ответственность за управление своим разумом, восстанавливаете управляемость Богом-РОДом коллективным разумом ».
НовостиСвета

«Постичь Пушкина - это уже нужно иметь талант».
С.А. Есенин

«Только остерегайтесь лжи, распущенной Пушкинским Домом о Пушкине » .
Предостережение И.М.Рыбкина, хранителя личного архива Пушкина

" А.С. Пушкин - не просто выдающийся стихотворец, а, прежде всего - пророк, великий учёный и основоположник современных русских: языка, искусства и законо-познавательных наук. Поэтому его можно считать одним из мудрейших людей в мире ",
"Он //А.С.Пушкин // обладал различными способностями : дипломат (сношение с иностранными государствами), разведчик, психолог (душевед - изучающийдушевный склад) , философ (постигающий истину расчленением целого на части, а затем соединением частей попарно в целое), хирург , физиолог, юрист, идеолог, филолог, математик, хозяйственник, правитель, стихотворец, сказитель и провидец Боян, пророк, бытописатель и вообще - многогранный Русский Человек, постигший истину ",
" Пушкин написал поэму "Руслан и Людмила" лишь как переложение на русский лад «Откровения Иоанна //Ивана // Богослова»".
"Рыбкин по поводу радиопередачи "В мире слов”, прозвучавшей 11.4.1982, пишет: "РУСЛАН И ЛЮДМИЛА” - основной научный труд, который не понят : ни теперь, ни тогда. И оставлен для тех, кто будет жить в ХХI веке”.
Лобов В.М., пушкинец

" Величие Пушкина, как руководящего гения, состояло именно в том, что он так скоро, и окружённый почти совсем не понимавшими его людьми, нашёл твёрдую дорогу, нашёл великий и вожделенный исход для нас, русских, и указал нам на него. Этот исход был - народность, преклонение перед правдой народа русского .
Не понимать русскому Пушкина, значит, не иметь права называться русским. Он понял Русский Народ и постиг его назначение в такой глубине и в такой обширности, как никогда и никто..." .
Ф.М. Достоевский

" Лан - поле . Все выражение: Русское поле ". Сергей Лесной "Русь, откуда ты? " .

"Пушкин … проектировал будущее России на уровне второго смыслового ряда своих произведений, и, как мы убедились, анализируя болдинский период его творчества, сумел защитить матрицу перехода к этому будущему иносказательностью. Творчество Пушкина ясное, светлое, совершенное и загадочное. Поэтому прочесть и понять Пушкина, разгадать его загадки - не каждому по силам ",

"Мы серьезно относимся к проблеме признания и непризнания посланных Богом, тем более, что вся история свидетельствует, что нет для общества, того или иного народа худшего зла, как отвергнуть того, кто пришел указать путь истинный, равно, как и нет худшего зла, пребывая в заблуждении, увлечься новым заблуждением, возведенным в ранг действительного наставления Свыше на путь истинный. Но эта двуликая проблема не разрешается от писаний и традиций, а разрешается только от души; как, впрочем, не разрешается она тоже - только от души ",
"Гений потому и гений, что в состоянии трансформировать свою благонамеренность в БЛАГОДЕЯНИЕ ",
"В духовно здоровом обществе... активно проявляет себя фактор отражения, психологического отбрасывания всех проявлений зла. Пользование им в принципе доступно каждому человеку при соответствующей тренировке и при наличии неразрушенной цельности мировосприятия. ... нужна длительная подготовка, точно такая же, которую проходит художник, готовясь к творчеству, к высшему полету своей души, когда как будто извне приходит великое интуитивное понимание. Войти в это состояние художник может лишь последовательно проходя три этапа: от отрешения через сосредоточение к явлению познания. Состояние отрешения необходимо для живого созерцания , сосредоточение - для осмысления многообразия фактов жизни посредством абстрактного мышления . Явление познания завершает весь процесс, давая возможность практически реализовать творческий замысел ",
"То, что многие и в прошлом, и в настоящем пытались прочесть Пушкина применительно к своему пониманию действительности, - беда невелика. Плюрализм мнений допустим, однако Мир познаваем и целостен, следовательно, истина всегда одна. Время - лекарь добросовестный; с его помощью ложные мнения отваливаются от живого тела истины, как отболевшая и омертвевшая короста, и тогда ложное прочтение пушкинских творений - это всего лишь беда "непонимающих ". Но то, что Пушкина полтора столетия искажают в угоду конъюнктуре момента, - это уже не беда, а вина "непомнящих родства своего " ",
"Настала пора духовного возрождения не только "малых", но и "больших" народов. Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Блок, Есенин, Клюев, Рубцов, смело поднимавшие голос против "кочевых демократов" при жизни, снова поднимаются в бой за возрождение русского народа. И в этой борьбе Пушкин по-прежнему Первый Поэт России. Пришло время снять завесу с его острополитического творчества, которую десятки лет искусно плели советские пушкинисты ",
"С точки зрения древнеегипетских жрецов Пушкин был иерофантом, т.е. человеком, владеющим тайной познания будущего. Но он еще был и величайшим художником и потому отображал свое понимание будущего в художественных образах. Настоящим художником-мастером (писателем, поэтом, композитором, скульптором, живописцем, архитектором и т.д.) может быть только тот, чьи произведения способны жить в любое время, т.е. они как бы вне времени, и воды Леты перед ними бессильны. При этом использование языка образов помогает художнику донести новым поколениям основные понятия, особенно в нравственной сфере, цельными. И чем богаче язык общения, которым владеет художник, тем надежнее защищена цельность этих понятий, тем сложнее интерпретаторам - "подставным", а не "почтовым" лошадям просвещения осуществлять нужную им подмену понятий ",
"Пушкин бессмертен. Он живет в своем народе и, не сомневаюсь, что скоро явит себя, поскольку, как предсказал Н.В.Гоголь, "Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа : это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет" ".
КОБ

"Я - ПРОРОК В СВОЁМ ОТЕЧЕСТВЕ. ДА БУДЕТ ТАК".
Пушкин писал В.Ф. Вяземской из Михайловского

И бога глас ко мне воззвал:

"Восстань, пророк, и виждь и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей".

Пушкин А.С. "Пророк". Ист.15, с. 339

Приветствую, возлюбленные мои, я есмь Иисус Христос (Пророк Александр), приходящий снова и снова к вашему вниманию, всплывающий из бессознательной части вашей Души в вашу сознательную часть, ту которую может обозревать ваше Сознательное Я. Потому что поистине, ваши бессознательные части, то, что я называю эмоциональным, ментальным и эфирным телами разума, содержат множество иллюзий. И их преодолеть возможно только вашему Сознательному Я, только когда вы их осознаете. Никаких других способов для этого нет. Все духовные методы, которые вы можете использовать – это только вспомогательное средство для вашего Сознательного Я, чтобы обнаружить иллюзию и принять решение быть Более, чем эта иллюзия, быть в большей идентичности, в большем мировоззрении, в большем миропонимании. Никакой внешний учитель, никакие Пророки не сделают это за ваше Сознательное Я. Вся ответственность за иллюзии ваших тел разума лежит только на вас. И окончательное решение жизни вечной и заключается в том, что вы поистине берете всю полноту своей ответственности за постоянное само-превосхождение - постоянное превосхождение всех имеющихся иллюзий. Поистине, ваше подсознание содержит не только ваши личные иллюзии, но также все коллективные иллюзии, в которые входят родовые, эгрегриальные, племенные, народные, коллективные иллюзии всего человечества .

Вы все – Одно, вы все являетесь клеточками Единого Тела Бога . И у всех вас есть общая часть в коллективном эмоциональном, ментальном и эфирном телах планеты. Причем эта часть влияет на каждого воплощенного жизне-потока. Справедливо и обратное, что есть возможность у любого воплощенного жизне-потока влиять на это общее пространство коллективного разума. И весь вопрос в том: коллективный разум управляет вами или вы, беря полную ответственность за управление свои разумом, восстанавливаете управляемость Богом коллективным разумом . Вы, возможно, сталкивались с организациями, когда вы видите, что её лидер как бы плывет по течению, безвольно следуя за сложившимися когда-то традициями. Это фактически пример, когда Эго-регор организации побеждает Жизнь, побеждает живую часть в своем лидере, делает его слепым инструментом для собственного выживания, фактически зомби-биороботом. И крупные транснациональные корпорации, органы государственной власти сейчас фактически «живут» своей жизнью, по умолчанию выполняютавтоматическую программу любого коллективного эго – выжить любой ценой и привлечь как можно больше ресурсов для своего выживания .

Вы понимаете, что в этом случае речи быть не может о гармонии с Природой. И последние техногенные катастрофы являются ярким тому примером. Конечно, у человечества, народов планеты стоит задача восстановления управляемости всеми организациями, гармонизация своих отношений между собой и с Природой. Но фундаментальный принцип для каждой следующий – изменять окружающий мир мы можем ТОЛЬКО ЧЕРЕЗ СЕБЯ. И ключи для этого у вас внутри. «Царство божие внутри вас есть». Только преодолевая в своем разуме иллюзии, являющиеся частью коллективного поля иллюзий, вы поистине делаете вклад по преодолению коллективных иллюзий человечеств а . Вынимайте бревна из своих глаз, что даст возможность другим быстрее и легче последовать вашему примеру.

Выходом из современной биосферно-экологического кризиса только один – преодоление основной причины его проявления – иллюзии отделенности от Бога-РОДа. Причем коллективное воссоединение своей связи с Богом возможно только через отдельных жизне-потоков, ставших на путь Христо-Буддо-бытия . Только посредством принципов авто-синхронизации (эффект "сотой обезьяны") возможно коллективное преодоление иллюзий. Коллективное сознание обычно очень инерционно. И требуется «критическая масса» воплощенных духовных искателей, которые способныускорить коллективное сознание за рамки сил гравитации, являющихся следствием дуального сознания, сознания разделения. Как я уже упоминал, такой критической массой являются 1/64 части первых духовных людей Руси. Образ именно такой критической массы первых 1/64 части духовных людей Руси, от которых зависит Счастье и Процветание Народа (Люда Милого - Людмилы) показан персонажем Руслана в известной поэме А.С.Пушкина «Руслан и Людмила» . В одноименной аналитической записке КОБ дана красивая интерпретация второму смысловому ряду этой поэмы.

Поистине, каждое произведение искусства Мастера Своих Талантов, коим безусловно являлся А.С.Пушкин, который является нашим братом, содержит выражение своего миропонимания в понятных большинству лексических формах. Поистине Мастер находится в единстве со всей жизнью, обладает целостным мозаичным мировоззрением и может видеть общий ход вещей за рамками пространства и времени . Именно поэтомушедевры Мастеров со временем, как правило, становятся все более популярными и актуальными . Потому что Настоящий Мастер способен войти своим сознанием в совершенный образ коллективного сознания и "заякорить" его в своем Творчестве. И поистине, каждый такой якоречек дает возможность все большему количеству людей восстановить связь с этим совершенным образом, что ускоряет проявление этого совершенного образа в физический мир. Именно в этом состоит суть пророческой деятельности – изложить совершенный образ и указать на возможные препятствия на пути его достижения .Во времена Пушкина велся строгий контроль, цензура со стороны элиты власти за всеми материалами талантов, могущими стать угрозой для их «элитарного» положения. Поэтому А.С. Пушкину приходилось шифровать,маскировать истинные образы в глубоких смысловых слоях своих работ.

"Ах если бы меня под лёгкой маской
Никто в толпе забавной не узнал,
Когда бы за меня своей указкой
Другого строгий критик пощелкал ".
А.С.Пушкин, Предисловие к "Домик в Коломне".

Сейчас вы вошли в удивительное время, когда множество людей получили возможность доставлять и получать информацию из коллективного сознания, минуя всяческих цензоров, внешний контроль – через интернет. Это дает возможность смелее всем называть вещи своими именами.

Поистине Голова отражает те местные элиты власти – Государственные и Церковные иерархии – внешние учителя, которые поставили себя между Народом и Богом, скрыв под собой меч-кладенец – тот самый Меч Истины, которые я принес более 800 лет назад - Меч Христо- и Проницательности. Поставив себя между Народом и Богом, они остались без Тела .

Финн – это древне-славянское жречество, хранящее древнюю мудрость Русского Народа.

В целом, с учетом этих уточнений, интерпретация КОБы является адекватной. Поистине Счастье и Радостная жизнь Люда Милого – Русского Народа возможна только с воссоединением с возрожденным Русским Духом - Русланом, овладевшим мечом-кладенцом – Истины - Различением и Заветным Кольцом – Принципами Жизни Вечной в Божественной Любви,- о постоянном Всей-Жизни-превосхождении во всех сферах жизнедеятельности , часть этих принципов отражена в КОБовских Конституционных Принципах. Именно это способно пробудить Русский Народ к обретению само-властья, который как раз сейчас находится в том самом сне Людмилы, когда рядом с нею находится князь Владимир, которых сторожит Фарлаф . Междоусобные войны с печенегами – это образ всех вооруженных конфликтов, идущих на планете, Чечня, конфликт с Грузией, НАТО, в Египте, Ливии, Корее, - всех глобальных соседей Русского Народа .

Окрапление мертвой водой Финном – сборка , окрапление живой водой – схождение Русского Духа в передовых 1/64 часть духовных людей, когда те становятся воплощенными .

Поистине вы все сейчас в стадии пробуждения от долгого сна иллюзий . И сейчас как раз стадия , чтобы «прикоснуться заветным кольцом к челу Людмилы». Потому что более глубокое понимание печенегов – это коллективные Иллюзии, вследствие которых и идут междоусобицы на физическом плане . Частью этого коллективного процесса победы, -печенегов и соединения оЖивлённого Русского Духа с челом Людмилы (ментальным телом) Русского Народа и является настоящийсайт и подобные ему . Поистине мировоззренческая основа этого Заветного Кольца – « » . Когда Русский Народ поистине войдет в единство с Русским Духом (когда ), тогда он и станет глобальным наместником Бога на Земле , являя пример достижения истинного духовного единства, способного победить мировое закулисье (Черномора), безнравственную концепцию жизнеустройства и обрести поистине народное правление, полностью независимое от внешних врагов.

Между «до» и «после»

(Эротический элемент в поэме Пушкина «Руслан и Людмила»)[*]

Среди вопросов, которые возникают при анализе поэмы Пушкина «Руслан и Людмила», один из самых сложных - это вопрос об организующем принципе. Проблема, в первую очередь, связана с определением жанра, к которому принадлежит поэма. Сразу после ее публикации в 1820 году этот вопрос стал главным предметом споров, хотя, кажется, эти споры не дали никакого результата. Со своей стороны, мы не собираемся разрешить эту задачу, но кажется небесполезным напомнить, что в поэме представлена удивительная смесь разных жанров и что эта смесь как раз и является главным ее своеобразием. Основным материалом являются, конечно, мотивы русского фольклора - старинных сказок и былин. В русской литературе тем же материалом пользовался В. А. Жуковский в балладе «Двенадцать спящих дев». Из общеевропейских источников необходимо упомянуть прежде всего «Неистового Роланда» Л. Ариосто, «Орлеанскую девственницу» Вольтера и «Оберон» К. М. Виланда. К этому надо еще прибавить влияние эротической поэзии, в частности Э. Парни, некоторые стихи которого переложены почти буквально в «Руслане и Людмиле». Каждый из этих возможных источников заслуживает отдельного разговора, но, повторяем, интереснее задуматься над тем, как Пушкин их синтезировал, преобразуя в свою оригинальную систему.

Подход Пушкина к проблеме жанра в «Руслане и Людмиле» показывает, что он играет в некоторую литературную игру: блестящее чередование сказочного и эпического, волшебного и лирического, средневекового и современного является самым большим достоинством поэмы. Всякая попытка свести ее только к одной из этих характерных черт обречена на неудачу.

Интрига также требует некоторых предварительных замечаний, поскольку она связывает «Руслана и Людмилу» с целой традицией европейского литературного наследия, а именно со средневековым рыцарским романом. Мотив похищения жены, невесты или любимой женщины очень распространен в ирландском и бретонском циклах. Стоит упомянуть роман XII века Кретьена де Труа «Рыцарь телеги», в котором герой Ланселот разыскивает свою любовницу, королеву Джиневру. Еще ближе поэма Пушкина оказывается к некоторым старинным ирландским сказкам. Можно упомянуть довольно известную «Любовь к Этайн», но еще более «Руслан и Людмила» походит на другую ирландскую сказку - «Этна новобрачная»: героиня со своим супругом, также как и пушкинская пара, только что поженились, и во время праздника в замке она вдруг глубоко засыпает; немного спустя ее похищает король-волшебник Финварра. Как и в поэме Пушкина, она спит очень долго и просыпается благодаря чудесному предмету. Нужно назвать еще лэ «Сэр Орфео», в котором королева Юродис, также после долгого летаргического сна, в котором она видит предшествующие события, похищена магической силой и насильственно водворена в очень богато обставленный дворец. Можно также напомнить сказку «Супруга Бальмачизского Владельца», в которой у героя похищают жену и подменяют ее двойником, или «Мэри Нельсон», которую волшебная сила уносит в ту ночь, когда она должна рожать, и т. д. Мотив восходит к греческой мифологии: вспомним исчезновение жены Орфея Эвридики, которое, кстати говоря, является источником вышеупомянутого лэ «Сэр Орфео». Однако у Пушкина движение фабулы подчиняется известным правилам построения, восходящим к средневековым рыцарским романам (вызов, блуждания, поиск, препятствия, сражения, куртуазная любовь и т. п.), хотя очевидно, что здесь присутствует пародийный момент: на самом деле эти правила постоянно нарушаются и составляют, в конце концов, лишь условную псевдосредневековую рамку.

Фабула не изменена: королеву или княжну похищает какая-то сверхъестественная сила (Бог или нечисть), и доблестный герой должен освободить эту женщину, но на его пути возникают препятствия (волшебства, обольщения, соперники, бои и т. д.), которые нужно мужественно преодолеть. «Руслан и Людмила», по-видимому, вписывается в старинную традицию. Однако нельзя не заметить, что Пушкин уходит от героического аспекта, сосредоточиваясь почти целиком на последствиях похищения - на неудовлетворенности сексуального желания и дальнейшем вынужденном воздержании героя. Этот параметр присутствует, конечно, и в рыцарском романе, но на периферии сюжета. Известны в «Рыцаре телеги» томления Ланселота, который забывает все, вплоть до собственного имени, ибо мысль о королеве Джиневре переполняет его существо. После расставания с Говеном он впадает в такое же бессознательное состояние, что и Руслан после расставания с соперниками - Фарлафом, Ратмиром и Рогдаем. Оба, во власти неотвязной мысли, «бросают узду» и представляют лошади выбирать дорогу самой:

<Рыцарь> телеги замечтался, как человек без сил и без защиты перед Любовью, владеющей им. И в своих мечтах он достиг такой степени самозабвения, что уж и не знал, есть ли он или нет его. Своего имени он не помнит и не знает, вооружен он или нет. Не знает, ни откуда приехал, ни куда едет, ничего не помнит, кроме одной вещи, только одной, которой ради все остальные канули для него в забвение. Только о ней он и думает, и так много, что ничего не видит и не слышит. Однако его быстро уносит конь, не отклоняясь от прямого пути.

Руслан томился молчаливо,

И смысл и память потеряв.

Что делаешь, Руслан несчастный,

Один в пустынной тишине?

Людмилу, свадьбы день ужасный,

Все, мнится, видел ты во сне.

На брови медный шлем надвинув,

Из мощных рук узду покинув,

Ты шагом едешь меж полей,

И медленно в душе твоей

Надежда гибнет, гаснет вера.

Этот мотив у Пушкина занимает тем больше места, что, в противоположность рыцарям Средневековья, которые почти беспрестанно сражаются с врагами, Руслан проводит намного больше времени, вздыхая и мечтая об удовлетворении своего желания, чем совершая отважные поступки. Такие поступки немногочисленны и, вдобавок, поданы гротескно (сражение с головой, с Черномором, с печенегами). Становится очевидным, что в поэме главное - игра эротической тематикой. На эту особенность, впрочем, обратил внимание еще в 1821 году «благонамеренный» критик, пожалев, что «перо Пушкина, юного питомца муз, одушевлено не чувствами, а чувствительностью». Как бы то ни было, если прочесть «Руслана и Людмилу» с этой точки зрения, поэма становится особенно забавной.

Такое прочтение мы и хотим предложить в настоящей статье, исходя из трех постулатов. Во-первых, нам кажется, что основной замысел Пушкина состоит в игре. Эта игра столько же стилистическая (жанровая смесь), сколько тематическая. Во-вторых, тот факт, что герой проводит больше времени в бездействии, вздыхая, ожидая, словом, претерпевая события, вместо того чтобы их подчинить себе, показывает, что произведение выходит за рамки жанра, к форме которого восходит поэма Пушкина (рыцарский роман). Тут драматическая динамика зависит почти исключительно от любви в крайнем выражении ее куртуазного варианта, то есть секса. Как мы увидим, самое главное для Руслана, у которого похитили жену в брачную ночь, в самый разгар его желания, в самом начале полового акта, и даже, по всей видимости, во время его, цель поиска очень проста и даже прозаична: он хочет закончить то, что начал, то есть удовлетворить свое желание. Есть, видимо, некое наслаждение в задержке сексуального удовлетворения, но есть также наслаждение, связанное с выражением этой затяжки, и это третий важный момент: существует прямая связь между желанием и процессом писания. Последний зависит от первого, и можно сказать, что вся поэма развивается в крайнем напряжении, которое представляет собой такое обострение желания. Мы увидим, что Пушкин тут утрирует другой старинный прием рыцарского романа.

Начиная с «Посвящения», поэма поставлена под знак эротизма, поскольку рассказчик утверждает, что он сочиняет стихи для красивых женщин, и для них исключительно:

Для вас, души моей царицы,

Красавицы, для вас одних

Времен минувших небылицы,

В часы досугов золотых,

Под шепот старины болтливой,

Рукою верной я писал.

Как мы увидим в дальнейшем, цель рассказчика - не изложить отважные поступки храброго рыцаря, а возбудить в душе слушательниц любовное волнение. Причем с самого начала установлено динамическое отношение желания (писания). В первых же строках признается далекий от добродетели характер этого «труда игривого»:

Ничьих не требуя похвал,

Счастлив уж я надеждой сладкой,

Что дева с трепетом любви

Посмотрит, может быть, украдкой

На песни грешные мои.

Проследим теперь за ходом приключений Руслана и Людмилы.

Рассказ начинается совершенно традиционным в рыцарских романах образом - с пира во дворце царствующего короля, в данном случае - Владимира-Солнца, в честь своей дочери, которая выходит замуж за Руслана. Однако последний отнюдь не веселится: «храбрый Руслан» (13) томится в ожидании того момента, когда он останется один на один со своей красивой супругой:

Но, страстью пылкой утомленный,

Не ест, не пьет Руслан влюбленный;

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И, щипля ус от нетерпенья,

Считает каждые мгновенья.

Первое появление героя не очень героическое: на самом деле, он собой не владеет.

Неудовлетворенность усиливается еще тем, что присутствуют все три соперника героя, и особенно хан Ратмир, «полный страстной думы» (14) и уже обнимающий Людмилу в своих мечтах (18). Следует отметить, что одного лишь Ратмира ведет исключительно сексуальное желание, без всякого духа соперничества, который воодушевляет остальных. Отметим также, что желание Ратмира направлено на эротическое наслаждение вообще, а не на Людмилу как таковую; при первой возможности он этому наслаждению и предастся, усугубляя «фрустрацию» Руслана. К этому мы еще вернемся.

Пир наконец окончен, и Руслан оживляется:

И все глядят на молодых:

Невеста очи опустила,

Как будто сердцем приуныла,

И светел радостный жених.

Все уходят, и Руслан воспламеняется. Однако все остается воображаемым (как это будет, впрочем, в течение всей поэмы):

Жених в восторге, в упоенье:

Ласкает он в воображенье

Стыдливой девы красоту.

В конце концов наступает самый момент, когда ведут «невесту молодую» на «брачную постель» и начинаются первые любовные ласки, изображаемые через клише из эротической поэзии Э. Парни:

Свершились милые надежды,

Любви готовятся дары;

Падут ревнивые одежды

На цареградские ковры.

Поэт настаивает на этих предварительных ласках, подчеркивая мотив ожидания (см. слова «готовятся» в этой цитате, «заране» в следующей), чтобы потеря вышла еще болезненнее. Следует отметить, что похищение происходит после «последней робости», то есть уже после начала акта (см. слово «настали»):

Вы слышите ль влюбленный шепот

И поцелуев сладкий звук

И прерывающийся ропот

Последней робости ?.. Супруг

Восторги чувствует заране ;

И вот они настали… Вдруг.

Что потом - известно: Людмила пропала, «похищена безвестной силой», а бедный Руслан, который уже в этой цитате получил звание «супруга», становится опять только «женихом», к тому же - женихом «испуганным», так же как Людмила, называвшаяся до сих пор «невестой», становится в следующей строфе «минутной супругой». На самом деле, термин «супруг» оказался предвосхищением несостоявшегося акта. Это лексическое колебание вполне вписывается в логику напряжения между «до» и «после», на которой строится вся поэма. В этих строках следует еще отметить мастерское употребление Пушкиным переноса, передающего нетерпение Руслана. Герой должен еще потерпеть, и это состояние воздержания будет его долей в течение всей поэмы. Поэтому переносов немало, когда речь идет о Руслане и в основном - о его действиях или перемещениях. Например:

В нее ты вступишь, и злодей

Погибнет от руки твоей (20).

Выходит вон. Ногами стиснул

Руслан заржавшего коня (28).

Привычной думою стремится

К Людмиле, радости своей (33).

Померкла степь. Тропою темной

Задумчив едет наш Руслан

И видит (51).

И мщенье бурное падет

В душе, моленьем усмиренной (55).

Зима приблизилась - Руслан

Свой путь отважно продолжает (66).

Князь карлу ждет. Внезапно он

По шлему крепкому стальному

Рукой незримой поражен (72).

………………………………………Ходит он

Один средь храмин горделивых

Супругу милую зовет (74).

«Быть может, горесть… плен угрюмый…

Минута… волны…» В сих мечтах

Он погружен (75).

Накинув тихо покрывало

На деву спящую, Руслан

Идет, и на коня садится (83).

И очутился в два мгновенья

В долине, где Руслан лежал

В крови, безгласный, без движенья (93).

Сказал, исчезнул. Упоенный

Восторгом пылким и немым,

Руслан, для жизни пробужденный,

Подъемлет руки вслед за ним… (94).

Ликует Киев… Но по граду

Могучий богатырь летит (97).

Но вернемся к первой песне. До сих пор у Руслана нет ничего, кроме неудачи. Далее, гротескным образом махнув руками («Хватает воздух он пустой»; 16), он - «испуганный» (16), «несчастный» (16, 19), «уныньем как убит» (17) и т. п. Но сразу становится понятно, что неудача Руслана - только оставшееся неудовлетворенным сексуальное вожделение. Это констатируется в первом из примерно двадцати лирических отступлений, которое следует за похищением, и показывает, что именно волнует рассказчика, который предпочел бы умереть, чем быть лишенным в решительную минуту предмета своего желания:

Но после долгих, долгих лет

Обнять влюбленную подругу,

Желаний, слез, тоски предмет,

И вдруг минутную супругу

Навек утратить… о друзья,

Конечно, лучше б умер я!

К счастью, Руслан остался жив, благодаря чему поэма может продолжаться: «Однако жив Руслан несчастный» (16). Он слишком приземлен, чтобы от этого умереть, так же как Людмила (как мы увидим) слишком приземлена, чтобы покончить жизнь самоубийством. Итак, Руслан жив, но в течение всей первой песни герой совершил только одно: неудачно провел брачную ночь и вздыхал. Это далеко от привычных принципов построения рыцарского романа.

То же самое происходит дальше, когда Руслан встречается с финном. С одной стороны, этот персонаж играет в структуре повествования ту же роль, что «прюдоны» в средневековых романах: этой встречей герою сообщается необходимая информация (у Пушкина - место заключения Людмилы), подготавливающая дальнейшие эпизоды, но с другой стороны, здесь подчеркивается исключительно эротический характер страданий Руслана. Гог с радостью узнает, где находится его жена и что украл ее «красавиц давний похититель» (20) Черномор, но у него сразу же возникает мрачное подозрение, что волшебник, возможно, обесчестил ее. Однако финн успокаивает его, сообщая, что старый карлик - импотент:

Вновь ожил он; и вдруг опять

На вспыхнувшем лице кручина…

«Ясна тоски твоей причина;

Но грусть не трудно разогнать, -

Сказал старик, - тебе ужасна

Любовь седого колдуна;

Спокойся, знай: она напрасна

И юной деве не страшна.

Он звезды сводит с небосклона,

Он свистнет - задрожит луна;

Но против времени закона

Его наука не сильна.

Он только немощный мучитель

Прелестной пленницы своей.

Вокруг нее он молча бродит,

Клянет жестокий жребий свой…»

Вторая часть первой песни целиком состоит из рассказа финна о своей любви к Наине в молодости. Руслан здесь опять-таки остается вне действия, но надо отметить, что эта история, которая занимает огромное (по сравнению с главной фабулой) место в поэме, - опять-таки история о неудовлетворенном желании, рассказанная знакомой лексикой («мучительная тоска», «горесть», «тайная кручина» и т. п.). Тема как бы раздваивается с появлением новых персонажей и приобретает дополнительный оттенок: борьба молодости и старости и, соответственно, силы и бессилия. Оба злых старика, Черномор и Наина, - неудовлетворены, именно поэтому они и гротескны. Поэтому же оба ненавидят Руслана: у него есть «сила», которой у них больше нет:

Колдунья старая, конечно,

Возненавидит и тебя.

Слово «конечно» объясняется как раз их общим конфликтом между старостью и молодостью: на первый взгляд у Наины нет никакой причины ненавидеть Руслана.

В конце первой песни герой уезжает, «душа надеждою полна» (28), как обычно, когда ему кажется, что цель недалека.

Итак, если подвести итоги этой песни, надо отметить, что герой поэмы вял и пассивен, большую часть времени он лишь вздыхает и томится отсутствием желанной женщины. Его энергия будет обнаруживаться только по мере приближения момента удовлетворения желания: самый отважный (и чуть ли не единственный) подвиг его - битва с печенегами, то есть когда цель уже практически достигнута.

Эротический элемент разлит по всей поэме. Мотивировка поступков соперников Руслана отнюдь не состоит в желании блистать рыцарскими доблестями. «Фарлаф, / Все утро сладко продремав» (30) моментально выходит из игры, ужасно испуганный Рогдаем, и вступает в соглашение с ведьмой (переходя тем самым в лагерь старых импотентов, где и останется, когда, подло похитив Людмилу, уже не будет в состоянии разбудить ее). Чувственный хан Ратмир тоже выходит из игры, как только его привлекает «красавиц рой» (62), и решает скорее предаться наслаждениям жизни, чем опасному разыскиванию Людмилы. Что касается Рогдая, самого решительного из всех, то он скончается после боя с Русланом в объятиях русалки (44).

Между тем герой продолжает поиски, подталкиваемый в основном «дремлющим желанием» и сожалением, что Людмила останется девственницей, если он ее не найдет:

……………………Найду ли друга?

Иль суждено, чтоб чародея

Ты вечной пленницей была,

И, скорбной девою старея,

Я рассказал, как ночью темной

Людмилы нежной красоты

От воспаленного Руслана

Сокрылись вдруг среди тумана.

Физиологический (сниженный) характер разлуки усиливается еще и последующим, находящимся на грани вульгарности, сравнением, с бедным петухом, который «сладострастными крылами / Уже подругу обнимал» (35) и у которого коршун крадет курицу прямо во время соития. Отметим, что на эту «пошлость» обратил внимание еще Абрам Терц в «Прогулках с Пушкиным».

Людмилу тоже мучает желание, и когда она просыпается у Черномора, несмотря на «смутный ужас», она «Душой летит за наслажденьем, / Кого-то ищет с упоеньем» (35). Как и Руслан, она живет своим желанием - естественной потребностью молодости. Уже цитировались строки, где рассказчик утверждает, что предпочел бы смерть похищению «минутной супруги», - в противоположность Руслану, который, несмотря ни на что, остается в живых («Однако жив Руслан несчастный»). С Людмилой происходит то же самое. Сначала она весьма картинно решает покончить жизнь самоубийством, но без объяснений отказывается от этого намерения:

В унынье тяжком и глубоком

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь,

В волнах решилась утонуть -

Однако в воды не прыгнула

И дале продолжала путь.

«Дале» она оказывается вдруг перед роскошным обедом и произносит страстный внутренний монолог о бесполезности в отсутствие друга земных благ, но жизнь побеждает еще раз:

«Мне не страшна злодея власть:

Людмила умереть умеет!

Не нужно мне твоих шатров,

Ни скучных песен, ни пиров -

Не стану есть, не буду слушать

Умру среди твоих садов!»

Подумала - и стала кушать.

Жизнь сильнее всех превратностей, и жизнь - это плотские наслаждения (если не любовь, то хотя бы еда).

Но поспешим: рукой их нежной

Раздета сонная княжна;

Прелестна прелестью небрежной,

В одной сорочке белоснежной

Ложится почивать она.

И в этой эротической атмосфере впервые появляется Черномор. Появление его одновременно торжественно и гротескно, поскольку прежде его входит в комнату борода Черномора, в которой он запутывается самым смешным образом. К этому мы еще вернемся.

До сих пор супруги в основном занимались тем, что вздыхали и беспрестанно мечтали закончить начатое. Фабула развивается под влиянием напряженной паузы между пробуждением желания и его удовлетворением. В начале третьей песни рассказчик поддерживает это напряжение упоминанием, что колебался, назвать ли Людмилу «княжной» (социальная функция) или «девой» (природное качество), и завистливый критик упрекнул его:

Зачем Русланову подругу,

Как бы на смех ее супругу,

Зову и девой и княжной?

Как и в посвящении, рассказчик утверждает стихами в манере Парни, что обращается к девушке, можно сказать, ко всем девушкам, которые одни могут его понять, то есть понять причину томления любовников:

Но ты поймешь меня, Климена,

Потупишь томные глаза,

Ты, жертва скучного Гимена…

Я вижу: тайная слеза

Падет на стих мой, сердцу внятный;

Ты покраснела, взор погас;

Вздохнула молча… вздох понятный!

Эта третья песнь, где Людмила издевается над Черномором, играя с ним в прятки в шапке, которую она у него украла и благодаря которой становится невидимой и центральным эпизодом которой является борьба Руслана с головой, не добавляет ничего нового к эротическому плану поэмы.

В четвертой песне большое место занимает история Ратмира, которого окружает «красавиц рой» (62), или же «девицы красные толпою» (63), и чувственность которого заставляет его сразу забыть о Людмиле и отдаться эротическим наслаждениям. Удовлетворенность его выявляет еще ярче неудовлетворенность Руслана, который вскоре становится даже невольным зрителем сладкой жизни молодого хана. Историю последнего следует прочесть параллельно с историей Руслана, поскольку Ратмир проходит через те же самые страдания от ожидания:

Томится сладостным желаньем,

Бродящий взор его блестит,

И, полный страстным ожиданьем,

Он тает сердцем, он горит.

В его случае ожидание будет довольно коротким, но испытания одинаковы. Желание мучает его, но он должен сначала поесть («Садится за богатый пир»; 64). Затем в описании, которое рассказчик сам ставит под знак поэзии Парни (в противоположность Гомеру), Ратмир ложится в постель и, «воспаленный», «вкушает одинокий сон». Он видит эротический сон:

Его чело, его ланиты

Мгновенно пламенем горят;

Его уста полуоткрыты

Лобзанье тайное манят;

Он страстно, медленно вздыхает,

Он видит их - и в пылком сне

Покровы к сердцу прижимает.

Красивая девушка приближается к его постели и ложится рядом с ним. Он хочет проснуться (отметим тут намек на Руслана: «Проснися - дорог миг утраты»), что и случается: сон его прерывается «лобзаньем страстным и немым» (65) уже реальной женщины. Итак, в противоположность тому, что происходит с главным героем поэмы, сон Ратмира продолжается в действительности. Все это, конечно, очень нравится рассказчику, но героем поэмы является немолодой хан, и «Руслан должен нас занимать». Оказывается, в тот момент, когда его соперник «одинокий вкушает сон», Руслан «сладостный вкушает сон», но, проснувшись, видит всего лишь, как «сияет тихий небосклон» (66). Для него поиск продолжается. Отметим, что традиционные и детально описываемые в рыцарских романах бои здесь лишь упоминаются («То бьется он с богатырем, / То с ведьмою, то с великаном…»: 66): очевидным образом, не они составляют сюжет поэмы. Главная деятельность героя - погружение в собственные неотвязные мысли. Сказано, что «в его душе желанье дремлет» (66), и это спасает его от несущих гибель русалок.

Эпизод с Ратмиром заканчивается интересным отступлением:

Но, други, девственная лира

Умолкла под моей рукой;

Оставим юного Ратмира.

Рассказчик объясняет свое решение сдержанностью или скромностью и в то же время обязанностью рассказать о главном герое, но можно толковать его и как невозможность продолжать после того, как желание удовлетворено: вдохновение существует только во время «страстного ожидания». Это касается и Руслана, который как бы спасает повествование тем, что не поддался обольщениям русалок.

Затем мы возвращаемся к Людмиле, названной уже «моей княжной», «моей прекрасной Людмилой» (67), что показывает растущее вмешательство повествователя в рассказываемую им историю. Так же как и «супруг», она в основном «о друге мыслит и вздыхает» (67). Ее до сих пор спасает черноморова шапка, которую она, впрочем, употребляет с известным кокетством, являясь иногда взорам тех, кто ее разыскивает, и крича им: «сюда, сюда!». Как и Руслан, она думает только об одном:

На ветвях кедра иль березы

Скрываясь по ночам, она

Минутного искала сна -

Но только проливала слезы,

Звала супруга и покой.

Если бы Руслан стал супругом в полном смысле этого слова, она бы нашла покой. Но, обреченная на муки ожидания, она в том состоянии, которое выражают очень сильные переносы такого же типа, с какими мы встречаемся в рассказе о Руслане, например в этом отрывке («…она / минутного искала сна»), или немного дальше, когда, вследствие волшебства Черномора, ей кажется, что она видит мужа: «И стрелой / К супругу пленница летит» (69).

Со своей стороны, Черномор тоже жертва этого ожидания, несмотря на то, что он импотент. В страшной ярости, «жестокой страстью уязвленный» (68), он решает поймать Людмилу любой ценой. Его желание тоже носит сексуальный характер: последний эпизод этой песни может внушить сомнение, в самом ли деле карла ни на что не способен:

Что будет с бедною княжной!

О страшный вид: волшебник хилый

Ласкает дерзостной рукой

Младые прелести Людмилы!

Ужели счастлив будет он?

Как в рыцарских романах, в которых попытка изнасилования молодой девушки является сквозным мотивом, Руслан приезжает в последний момент, чтобы отстоять то, что хочет сделать сам, а Черномор, в свою очередь остановленный, должен покинуть предмет желания и выйти на бой, как сказано в последнем стихе этой песни, «закинув бороду за плечи».

В пятой песне встречаются все упомянутые до сих пор мотивы и даны ключи к пониманию поэмы. Сначала идет отступление, показывающее, что рассказчик все больше и больше усваивает сексуальный аппетит своего героя, отождествляя себя с ним:

Ах, как мила моя княжна!

Мне нрав ее всего дороже:

Она чувствительна, скромна,

Любви супружеской верна,

Немножко ветрена… так что же?

Еще милее тем она.

Ее улыбка, разговоры

Во мне любви рождают жар.

Людмила - его княжна, поскольку она является его литературным созданием, и это позволяет еще раз установить связь между желанием и процессом писания. Пока рассказчик горит этим «жаром любви», то есть пока он испытывает такие же чувства, какие испытывает Руслан, читатель может быть уверен, что ему предоставится возможность следить дальше за приключениями героев. Зато как только Руслан закончит свое дело, рассказчик, покинутый вдохновением, оставит перо. «Да, впрочем, дело не о том», - говорит он и начинает рассказывать о бое Руслана с Черномором. Бой комичен: герой «за бороду хватает» старого карлу и улетает, держа ее в руках. Он не отпускает его, «щиплет волосы порой» до тех пор, пока волшебник не сломится. Сила юноши, удесятеренная желанием, побеждает силу старика, который просит пощады и говорит: «нет мочи боле». Мы уже видели, что у Черномора вся сила в бороде:

В его чудесной бороде

Таится сила роковая.

Поскольку сексуальная тематика занимает большое место в поэме, можно истолковать бороду как метафору полового члена. С этой точки зрения стоит перечитать первое появление Черномора во второй песне:

Безмолвно, гордо выступая,

Нагими саблями сверкая,

Арапов длинный ряд идет

Попарно, чинно, сколь возможно,

И на подушках осторожно

Седую бороду несет.

Сцена становится бурлескной, когда Черномор, получив от Людмилы удар по голове и оглушенный ее пронзительным криком, «Хотел бежать, но в бороде / Запутался, упал и бьется» (42) или же когда в начале следующей песни он сидит «сердито на кровати» и «Вокруг брады его седой / Рабы толпились»: они «нежно» расчесывают ее и льют на его «бесконечные усы» восточные ароматы (46). Предлагаемая интерпретация функции бороды Черномора становится, по-моему, бесспорной в пятой песне, когда в конце полета Руслан, отсекши у Черномора роковую бороду, обессиливает его окончательно:

Тогда Руслан одной рукою

Взял меч сраженной головы

И, бороду схватив другою,

Отсек ее, как горсть травы.

Затем он спрашивает его: «…где твоя краса / Где сила?». Без бороды Черномор лишь бессильный карла, и его способность обольщать сводится на нет после этой сцены, походящей на бурлескную кастрацию.

Но Руслан еще не добился своего (как показывает перенос: «…Ходит он / Один средь храмин горделивых» (74): Людмилу не найти. Тогда он теряет контроль над собой и, став «неистовым» (furioso как Орландо), разрушает все вокруг. В конце концов, случайно найдя ее, Руслан опять должен отложить исполнение желания, потому что Людмила глубоко спит:

Нежданным счастьем упоенный,

Наш витязь падает к ногам

Подруги верной, незабвенной,

Целует руки, сети рвет,

Любви, восторга слезы льет,

Зовет ее - но дева дремлет,

Сомкнуты очи и уста,

И сладострастная мечта

Младую грудь ее подъемлет.

Руслан с нее не сводит глаз,

Его терзает вновь кручина…

Таким образом, бедный Руслан в очередной раз лишен того, ради чего боролся. Предсказание финна о том, что колдовство закончится по приезде в Киев, его немножко утешает, но желание Руслана тем не менее опять подвергнуто тяжелому испытанию. Любовники снова физически достаточно близки, но оба предаются сладким мечтам независимо друг от друга:

Любовь и тайная мечта

Русланов образ ей приносят,

И с томным шепотом уста

Супруга имя произносят…

В забвенье сладком ловит он

Ее волшебное дыханье,

Улыбку, слезы, нежный стон

И сонных персей волнованье…

Еще раз удовлетворение желания отложено до неопределенного момента. В новом авторском замечании рассказчик даже сомневается в том, что герой выдержал очередное испытание и удовольствовался целомудренным созерцанием возлюбленной:

Еще далек предел желанный,

И дева спит. Но юный князь,

Бесплодным пламенем томясь,

Ужель, страдалец постоянный,

Супругу только сторожил

И в целомудренном мечтанье,

Смирив нескромное желанье,

Свое блаженство находил?

Во всяком случае, монах, сохранивший это предание, утверждает, что между ними ничего тогда не произошло. Рассказчик решает, что этому можно поверить, поскольку «без разделенья / Унылы, грубы наслажденья». Он вспоминает при этом собственный житейский опыт - «первый поцелуй любви», который дал женщине, вкушавшей «лукавый сон», и который оказался недостаточным, чтобы разогнать ее «дремоту терпеливую» (78).

Однако, несмотря на самоотверженную способность сдерживаться, Руслан мучится и опять вздыхает. И все же есть в этих муках некое наслаждение:

Руслан на луг жену слагает,

Садится близ нее, вздыхает

С уныньем сладким и немым.

В этот момент он видит, как Ратмир, ставший рыбаком, обнимает обольстительную «младую деву». В описании ощутимо вожделение, но непонятно, чье это вожделение - Руслана или рассказчика:

………………………стройный стан,

Власы, небрежно распущенны,

Улыбка, тихий взор очей,

И грудь, и плечи обнаженны,

Все мило, все пленяет в ней.

После этой встречи герой продолжает путь. Ночью, сидя у кургана «с обычною тоскою / Пред усыпленною княжною» (84), он засыпает и видит вещий сон, как Людмила исчезает в «бездну глубинную» и опять появляется во дворе Владимира-Солнца в сопровождении Фарлафа (85). В действительности предатель в этот момент подкрадывается к уснувшему Руслану, вонзает меч в его грудь и убегает со спящей Людмилой. Героиня вторично похищена.

Шестая, и последняя, песнь начинается отступлением, которое еще раз устанавливает связь между процессом писания и страстями любви. Здесь рассказчик, обращаясь к женщине, которая дарит его своей благосклонностью, говорит сначала, что больше не может петь «старинные были» и отдаваться поэзии, потому что он жертва своей чувственности:

Твой друг, блаженством упоенный,

Забыл и труд уединенный,

И звуки лиры дорогой.

От гармонической забавы

Я, негой упоен, отвык…

Как видно, у рассказчика та же навязчивая идея, что у Руслана:

Меня покинул тайный гений

И вымыслов, и сладких дум;

Любовь и жажда наслаждений

Одни преследуют мой ум.

И то, что Руслан совершит мечом, рассказчик совершит своим пером. Только любовь к слушательнице заставляет его продолжать рассказ:

Ты, слушая мой легкий вздор,

С улыбкой иногда дремала;

Но иногда свой нежный взор

Нежнее на певца бросала…

Решусь; влюбленный говорун,

Касаюсь вновь ленивых струн.

Что потом - известно: Фарлаф приезжает в Киев со спящей Людмилой, весь город говорит, что «Младой супруг свою супругу / В светлице скромной забывал», а Руслан чудесным образом оживает, поднимается «бодрый, полный новых сил, / Трепеща жизнью молодою» (94). Но и эта молодость, и эти силы бесполезны - нет у них «получателя»:

Но где Людмила? Он один!

В нем сердце вспыхнув замирает.

Финн - носитель благой вести - объявляет Руслану, что его «ожидает блаженство», то есть - удовлетворение желания. Как в начале поэмы, ободренный этой новостью, «упоенный / Восторгом пылким и немым» (94; отметим перенос), Руслан бросается в путь, в Киев - к предмету своего желания. Теперь темп резко ускоряется.

Если прочитать конец поэмы с предложенной точки зрения, то он оказывается очень забавным: Руслан будит Людмилу «заветным кольцом», и кажется, что «какой-то сон / Ее томил мечтой неясной / И вдруг узнала - это он!» (98). Наконец наступил долгожданный момент, и поэтому безусловно производит комический эффект риторический вопрос рассказчика: «Чем кончу длинный мой рассказ?» Причем он хитро добавляет: «Ты угадаешь, друг мой милый!» (99). Однако сказано очень мало: читатель узнает, что Владимир-Солнце успокоился, что Фарлафу простили предательство, что «лишенного сил» Черномора приняли во дворец, а относительно влюбленной пары сказано только, что их пригласили на… пир:

И, бедствий празднуя конец,

Владимир в гриднице высокой

Запировал в семье своей.

Все возвращается к исходной ситуации поэмы, и бедный Руслан, который столько времени воздерживался, должен, прежде чем утолить свое желание, пройти еще через испытание пиром, которое было ему так невыносимо еще в начале поэмы.

Можно сказать, что тема любви Руслана и Людмилы разработана так же, как тема Святого Грааля в артуровских легендах. В этих преданиях герой никогда не достигает цели, и тайна никогда не открывается для читателя: повествование иссякает без того, чтобы стало известно содержимое чаши; также и поэма Пушкина заканчивается прежде, чем осуществляется то, за что боролся герой. В этом обнаруживается не только желание авторов придать повествованию таинственность (в случае Грааля) или накинуть на него покров скромности (в случае Руслана). Предмет желания должен оставаться вдали, чтобы гарантировать продолжительность процесса писания. Мы видели, что желание Руслана является не только фабульной мотивировкой, но и источником вдохновения рассказчика. Руслан не должен встретить никаких новых препятствий к завершению того, что он так неудачно начал в первой песни, - и поэтому вдохновение покидает рассказчика. Тот, совпадая с фигурой самого изгнанного Пушкина, объявляет в конце эпилога:

Но огнь поэзии погас.

Ищу напрасно впечатлений:

Она прошла, пора стихов.

Пора любви, веселых снов ,

Пора сердечных вдохновений!

Восторгов краткий день протек -

И скрылась от меня навек

Богиня тихих песнопений…

Интересно, что подобные случаи известны и в западной средневековой литературе. В качестве примера приведем роман Артурова цикла «Прекрасный незнакомец» (XIII век). Молодой рыцарь Генглен получает от короля Артура поручение спасти Уэльскую королеву. Его приключения все более невероятны, он проходит различные стадии всевозможных посвящений, в том числе - посвящения в куртуазную эротику, которая означает, как и для Руслана, обострение желания. Он встречает фею, и та открывает ему жестокость желания, страдание в воздержании и сублимацию (то есть все стадии, через которые проходит герой поэмы Пушкина): она играет рыцарем, то возбуждая его, то отталкивая. Но если прекрасный незнакомец узнает в конце концов радости любви, для рассказчика дело обстоит иначе. Так же как и рассказчик в «Руслане и Людмиле», он пишет, чтобы добиться любви женщины, и его первые слова таковы:

Для нее, которая держит меня в своей власти, которая уже вдохновила меня на одну песнь о верной любви, собираюсь я написать рассказ о прекрасных приключениях. Для нее, которую я люблю чрезмерно, начинаю я эту повесть.

На последней странице он обрывает свой рассказ и просит даму отдаться ему поскорее, угрожая, в противном случае, оставить своего героя, над которым у него абсолютная власть, в полной сексуальной прострации:

По Вашей прихоти он <рассказчик. - Ж.-Ф. Ж. > будет продолжать свой рассказ, или же замолчит навсегда. Если Вы согласитесь удостоить его благосклонным приемом, он сделает для Вас так, чтобы Генглен нашел свою потерянную подругу и сжал ее, нагую, в своих объятьях, но если Вы заставите его ждать, Генглен будет страдать и никогда не обретет снова свою подругу. Другого средства отомстить нет, и, к самому большому несчастью Генглена, эта месть падет на него: я никогда не буду говорить о нем больше, пока меня не удостоят благосклонного приема.

Как видно, проблематика та же: писательская работа тесно связана с желанием любить. К тому же тема ожидания занимает центральное место в повествовании: на нее опирается вся фабула. Прекрасный незнакомец доведен до высшей степени желания, а затем половой акт резко обрывается, что, хотя и в совершенно других обстоятельствах, оставляет его в таком же состоянии, как Руслана:

Миловидная и красивая молодая женщина направилась к нему быстрым шагом и, откидывая плащ, чтобы высвободить руки, наклонилась над ним. Их взоры встретились с удовольствием. Ее шея и грудь были белы, как боярышник; она прижалась к нему, шепча: «Милый друг, если бы вы знали - спаси меня Господи! - как мне хочется быть с Вами». Она прижимала свою грудь к груди молодого человека, оба были почти нагие, их разделяла одна рубашка. Она его щедро одаряла ласками. <…> Незнакомец посмотрел на нее с нежностью и попытался украсть у нее нежный поцелуй. Тогда дама откинулась назад:

«Ни в коем случае! Какое неприличие! Я Вам не отдамся, будьте уверены, но как только вы на мне женитесь, я буду Вашей».

Жертва нестерпимого желания, молодой человек, как Руслан, видит эротические сны:

Любовь терзает и мучит его, но он так устал, что засыпает. Во сне он увидел ту, ради которой бьется его сердце до смерти: он держал красавицу в объятьях. Всю ночь он видел во сне, как обнимает ее, и это продолжалось до самого утра.

Затем будут многочисленные вариации этого мотива, до того момента, когда молодой человек сможет удовлетворить свое желание:

И дама лежала в кровати - в самой красивой и богатой кровати, которую видел свет. Ох! я бы с удовольствием описал ее без прикрас и без ошибки, но для того, чтобы ускорить счастье, которого Генглен жаждет, я не хочу изображать его кровать: то была бы слишком долгая работа.

На сей раз Генглену повезет больше, даже если рассказчик объявляет странным и забавным образом: «Я не знаю, сделал ли он ее своей любовницей - меня там не было, я ничего не видел, но вблизи своего друга она потеряла имя „девушки“» (вспомним лексические колебания в поэме Пушкина). Мы узнаем, что «в эту ночь они утешились после долгого ожидания ». Но теперь, когда Генглен «получил все, что хотел, и обладает тем, что раньше было для него причиной беспрестанных страданий», читателю дается понять, что рассказчик поведал всю историю, чтобы выразить свою собственную боль ожидания - боль, которая, однако, сопровождается неким наслаждением:

И поэтому я не жалею, что люблю и что я верен своей подруге: в один день она может вознаградить меня больше, чем я мог бы заслужить когда-нибудь. И надо любить страстно ту, которая может так неожиданно дать столько счастья. Тот, кто хочет служить женщине, даже если он страдает долгое время, пусть не отступает: власть дам такова, что, когда они хотят вознаградить, они заставляют забыть все испытанные страдания.

Конечно, на уровне фабулы, случай с Русланом совершенно иной, поскольку речь идет не об отказе со стороны возлюбленной. Зато на уровне повествовательной динамики оба текста функционируют одинаково, и в обоих случаях обнаруживается желание писателя поиграть , показывая, каким образом можно манипулировать повествованием. Именно в этом, по нашему мнению, своеобразие обоих произведений.

Анализ эротического элемента в поэме «Руслан и Людмила» позволяет выявить некоторые особенности, которые определяют не только оригинальность этого произведения, но и его организующий принцип. Оказывается возможным несколько иначе посмотреть на проблему вероятных источников поэмы. Конечно, не будь «Неистового Роланда», «Двенадцати спящих дев» или же «Орлеанской девственницы», - не было бы и «Руслана и Людмилы».

Конечно, желание Пушкина пародировать неоспоримо: это даже самый главный источник комического. Но еще больше, нам кажется, желание поэта выбрать определенные черты рыцарского романа и утрировать их, довести до семантического предела, чтобы выявить их настоящее значение. Так обстоит с мотивом похищения любимой женщины. Конечно, Пушкин придал ему довольно резкий сексуальный оттенок, но надо отметить, что и в средневековой литературе эта черта была тоже подчеркнута. Пушкин только выдвинул на первый план именно этот мотив в ущерб всем остальным (например, отважные поступки, которые у него описываются редко и совсем неубедительно): это его интерпретация, игровая обработка. Так же обстоит дело с соотношением между поиском предмета желания и процессом писания - другой характерной чертой средневековых произведений: Пушкин развивает ее, подчиняя движение повествования, одновременно, сексуальной неудовлетворенности героя и вожделению рассказчика к его слушательнице.

Игра с повествовательной техникой существовала уже в Средние века, но только в XX веке она стала постоянной величиной в литературе (см., например, французский «Новый роман»), В своей поэме Пушкин, как никто другой, играет с традицией и тем самым преодолевает понятие «жанра». В этом качестве, часто отмечавшемся критикой, «Руслан и Людмила» представляет собой произведение совсем иное. Но игрой с эротическим элементом поэт пошел еще дальше: он обнажил те приемы повествовательной техники, которые лишь в наши дни станут привычным явлением в художественной литературе.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

А. Ф. ВОЕЙКОВ

Разбор поэмы «Руслан и Людмила»,
сочин. Александра Пушкина *1

Происшествие, здесь воспеваемое, почерпнуто из старинных русских сказок. Они все, сколько до сих пор известно, писаны прозою; наш молодой поэт поступил очень хорошо, написав сию богатырскую поэму стихамиЧ и предпочел идти по следам Ариоста и Виланда, а не Флориана. Хорошие судии, истинные знатоки изящного не одобряют такого рода творений в прозе. Они не знают до сих пор, как назвать их; ибо прозаическая поэма есть противоречие в словах, чудовищное произведение в искусстве; они также не называют их романами, ибо величественный ход и возвышенный язык эпопеи не допускает в сии странного рода сочинения ни простоты подробностей, ни описания простонародных обычаев и обыкновенных страстей, составляющих достоинство хороших романов. Из всего этого следует, что стихотворение, нами рассматриваемое, по всей справедливости названо поэмою 1 . Оно заключает в себе описание героического подвига, движется пружинами сверхъестественными, разделено на песни и написано свежими, яркими красками.

Однако поэма «Руслан и Людмила» не эпическая, не описательная и не дидактическая. Какая же она? Богатырская : в ней описываются богатыри Владимировы, и основание ее почерпнуто из старинных русских сказок; волшебная , ибо в ней действуют волшебники; шуточная , что доказывается следующими многочисленными из нее выписками:

И, щипля ус от нетерпенья.

В пирах никем не побежденный,

Но воин скромный средь мечей.

Бояре, задремав от меду,

С поклоном убрались домой.

И, важно подбочась, Фарлаф,

Надувшись, ехал за Русланом.

Едва не пляшет над седлом.

То дразнишь бегуна лихого.

Мое седое божество

Ко мне пылало сильной страстью.

Изменник! изверг! о, позор!

Но трепещи, девичий вор!

Но робкий всадник вверх ногами

Свалился тяжко в грязный ров.

Те, кои, правду возлюбя,

На темном сердца дне читали,

Конечно, знают про себя,

Что если женщина в печали

Сквозь слез, украдкой, как-нибудь,

Назло привычке и рассудку,

Забудет в зеркало взглянуть,

То грустно ей уж не на шутку.

Арапов длинный ряд идет

......

И на подушках осторожно

Седую бороду несет;

И входит с важностью за нею

Горбатый карлик из дверей;

Его-то голове обритой

И острой шапкою покрытой

Принадлежала борода.

Уж он приближился; тогда

Княжна с постели соскочила,

Седого карлу за колпак

Рукою быстрой ухватила,

Дрожащий подняла кулак

И в страхе завизжала так,

Что всех как громом оглушила.

Трепеща, скорчился бедняк...

Не то - шутите вы со мною -

Всех удавлю вас бородою.

Щекотит ноздри копием,

И, сморщась, голова зевнула,

Глаза открыла и чихнула...

С ресниц, с усов,

С бровей слетела стая сов;

Чихнуло эхо..........................

И в щеку тяжкой рукавицей

С размаху голову разит.

Твою пощечину забуду.

Не прав фернейский злой крикун.

А та - под юбкою гусар,

Лишь дайте ей усы да шпоры!

Запрыгал карла за седлом.

Ныне сей род поэзии называется романтическим. Содержание поэмы: великий российский князь Владимир выдал дочь свою Людмилу за князя Руслана, но злой волшебник Черномор похитил ее в первую ночь брака. Храбрый Руслан, вспомоществуемый благодетельныњ волшебником, финским уроженцем, преодолел бесчисленные препятствия, победил трех сильных соперников, невзирая на ужасную силу колдуна Черномора и колдуньи Наины, вырвал ее из когтей чудовища и возвратился с нею благополучно в Киев к изнуренному печалью и уже начинавшему терять надежду свидания с дочерью Владимиру.

Содержание первой песни . Могущественный Владимир выдавал меньшую дочь свою Людмилу за храброго князя Руслана и пировал в высокой гриднице с могучими сынами и друзьями. Гости пили золотой мед из тяжелых серебряных чаш и слушалЃ соловья-Баяна: в сладкогласных песнях, сопровождаемых звонкими гуслями, прославлял он красоту невесты и славные подвиги жениха. Три несчастные соперника Руслановы: мрачный Рогдай, сладострастный хазарский хан и робкий Фарлаф с пасмурным лицом сидели за столом брачным: они все трое обожали прелесть-Людмилу. Веселое пиршество кончилось; бояре, охмелевшие от меду, убрались домой, и невесту проводили на брачную постель... но вдруг с громом и свистом одетый в тучу колдун Черномор влетел в чертог брачный и унес молодую. Великий князь, сраженный печальною вестью, вызывает рыцарей гнаться за нею в погоню и в отмщение Руслану за то, что он не умел сберечь жены своей, обещает отдать ее в супруги тому, кто ее отыщет и возвратит в родительские объятия. Руслан, Рогдай, князь хазарский и Фарлаф седлают коней, скачут, но дорога разделяется и идет в четыре стороны. «Разъедемся!» - вскричали они, и каждый поскакал своей особенной дорогой. Руслан видит пещеру и свет в ней; находит там старца, который, приняв его с благоволением, сказывает витязю, что он долго ждал его, объявляет ему, что Людмила похищена Черномором, ободряет его - и предсказывает, что он, победив все препятствия, соединится с своею возлюбленною и возвратится в Киев. Ночью старец Финн повествует юному богатырю свои странные приключения. Но едва блеснул рассвет, как благодарный витязь прощается с своим хозяином, который напутствует его своими благословениями и увещевает не забывать его советов.

Содержание второй песни. После обращения к воинам, поэтам и любовникам поэт описывает, как неукротимый Рогдай, погруженный в мрачную задумчивость, предпринял зверское намерение умертвить Руслана, чтобы тем надежнее завладеть его невестою-женою. Он оборачивает коня и во весь опор спешит догнать счастливого соперника. В это время трус Фарлаф обедал на берегу ручья, но, увидев, что кто-то мчится к нему на коне, бросил обед, копье, шлем, вскочил на лошадь и поскакал опрометью, как заяц, Рогдай - за ним. Примчавшись ко рву, ретивый конь Фарлафа перепрыгнул через него, но его всадник свалился в грязный ров. Свирепый Рогдай, узнав, что он принял сего негодяя за Руслана, смеялся сам над собою. Ведьма Наина вытащила Фарлафа из тины, а Рогдай поскакал к верной смерти. Без труда нагнал он печального Руслана - началось единоборство! - но автор, возбудив до высочайшей степени наше любопытство, оставляет богатырей и своенравною кистью рисует полет Черномора с похищенною Людмилою, лишившеюся чувств и памяти. Он перенес ее в страшный свой замок, где пролежала княжна до утра, объятая тяжким забвением. Проснувшись, она протягивает руки к возлюбленному супругу, но обнимает один воздух, зовет его, но никто не отвечает; озирается вокруг себя - и видит, что она одна лежит на пуховых подушках, окруженная ужасною тишиною. Тут автор описывает великолепные чертоги, уборы, утварь в замке злого волшебника. Людмила оделась, выглянула в окно - и видит снежные равнины, ледяные горы, обнаженные леса. В слезах отчаяния бежит она в серебряную дверь и очутилась в саду *2 , украшенном, как сад Армиды 2 .

Ax, природа не утешает одинокой! она грустит, решается спрыгнуть в воду - и не прыгнула, уморить себя с голоду - и кушает. Наступает ночь: обремененная горестью и усталостью княжна засыпает в саду, неведомая сила переносит ее в спальню; три прежние горничные девушки ее раздели. Она пробуждается от шума. Карла Черномор торжественно входит в ее комнату. Княжна рассердилась, бросилась на него, и бедняк, испуганный такою отвагою, бросился бежать, запутался в бороде арапы насилу его распугали и унесли. Черномор второпях покинул у Людмилы шапку-невидимку.

Здесь поэт с сожалением оставляет свою Людмилу и летит на помощь к своему богатырю, которого оставил в великой опасности: он описывает ужасное единоборство и победу Руслана над Рогдаем.

Содержание третьей песни. После обращения к своему зоилу наш стихотворец описывает досаду бородатого колдуна, зевающего на кровати. Наина, злая ведьма, прилетела его утешить, предложила ему свою помощь и, оборотившись черным змеем, улетела. Черномор оделся в парчовую одежду, намастился благоуханиями и решился еще раз испытать своего счастья. Увы! напрасно ищет он Людмилу: она пропала. Поэт рассказывает нам, что резвая красавица, найдя Черноморову шапку, вздумала ее примерить перед зеркалом, и когда, из своенравия, перевернула ее задом наперед, то пропала в зеркале. Тут она узнала, что это шапочка-невидимка, и поспешила ею воспользоваться, чтобы скрыться от преследований безобразного карлы. Между тем Руслан, оконча бой с Рогдаем, наехал на старое поле битвы. Описание сего поля, размышление витязя. Он вспомнил, что в последнем бою лишился он копья, щита и шлема, и так выбрал их на поле битвы; но меча никак не мог найти себе по руке.

Смеркалось; всходит месяц, и наш витязь, продолжая путь, видит вдали черный холм; он - ближе и замечает, что холм дышит. Это голова Черноморова брата, стерегущая волшебный меч, которым одним можно было отсечь бороду карле, а все могущество карлы заключалось в бороде его. Он сразился с огромною головою, оттолкнул ее и взял меч богатырский. Голова рассказывает Руслану о злодейском поступке с нею Черномора.

Содержание четвертой песни . Стихотворец благодарит Бога за то, что в наше время нет волшебников, и, обращаясь к друзьям своим, советует им беречься волшебников другого рода, которые несравненно опаснее и коих можно узнать по их улыбке, прелестным очам и милому голосу. Он у северного Орфея просит прощения в том, что обличит во лжи музу его: ведет Ратмира в обитель двенадцати пробужденных дев. 3 Одна из них пленительною песнею зовет молодого рыцаря в свою обитель; хан не может противиться. Его с ласкою встречают у ворот; две девы уводят коня его; в чертогах снимают с него оружие; ведут в русскую баню, отводят в роскошную опочивальню; ночное приключение.

Между тем как Руслан день и ночь скачет на север, невеста его под шапкою-невидимкою безопасна от нападений Черномора. Разъяренный колдун решился во что бы то ни стало поймать ее; он принимает вид раненого Руслана; он кличет милого друга - Людмила летит к нему стрелою - и очутилась в объятиях ненавистного карлы. Злодей усыпляет ее волшебным сном и сморщенною рукой ласкает младые ее прелести... Вдруг раздался звук рога, и смятенный чародей, надев на девицу шапку свою, выбегает без памяти. Рог продолжает трубить громче и громче - и он летит отразить незнаемого неприятеля.

Содержание пятой песни . Сравнение чувствительной и нежной Людмилы с угрюмою сердитою Дельфирою. Это Руслан, пламенеющий местью, вызывает чародея на битву; он получает внезапный удар по шлему, поднимает глаза и видит Черномора с огромною булавою, над ним летающего. Руслан прикрылся щитом, хотел разить, но противник взвился под облака - и, с быстротою молнии, снова устремился на князя; проворный витязь увернулся - и чародей со всего размаху упал в снежный сугроб и завяз. Руслан сходит с коня, хватает его за бороду; колдун силится вырваться, поднимается на воздух с богатырем, который висит на бороде и щиплет из нее волосы. Два дня колдун носил Руслана над морями и лесами; на третий начал просить пощады. Рыцарь приказывает ему нести себя к Людмиле; Черномор повинуется. Как скоро опустились они на землю, то рыцарь отрубает ему бороду, обвивает седые волосы его вокруг шлема, сажает самого его в котомку за седло и бежит в волшебный замок. Арапы, увидя бороду их повелителя на шлеме молодого богатыря, с почтением пропустили его. Но напрасно Руслан зовет свою Людмилу, перебегает по всем комнатам, ищет ее в саду, в рощах, в беседках. Он теряет наконец терпение, приходит в бешенство, начинает рубить и крушить мечом все, что ему ни попадается, и, махая им туда и сюда, нечаянным ударом сбивает с княжны шалочку-невидимку. Тогда исчезла сила очарования - и открылась Людмила, сетями опутанная; однако напрасно он ее будит: она спит по-прежнему. Отчаянный рыцарь слышит голос благодетельного Финна: волхв приказывает ему ехать со спящею княжною в Киев и предсказывает, что княжна перед очами родителя восстанет от сна очарованного.

И Руслан, с карлою за седлом и с сонною Людмилою на руках, поехал в отечество. Он проезжает мимо исполинской головы Черноморова брата и видит совершившуюся судьбу ее; находит юного хазарского князя Ратмира, который в угождение своей пастушке отрекся от мирской славы и сделался рыбаком. Беседа двух рыцарей и прощанье. Вещий сон Руслана. Низкий злодей Фарлаф, подущенный ведьмою Наиною, наезжает на спящего русского богатыря, изменнически умерщвляет его и с драгоценною добычею в объятиях скачет к Киеву.

Содержание шестой песни . Обращение поэта к своей возлюбленной. Руслан лежит мертвый в чистом поле; Черномор, забытый ведьмою, сидит за седлом в котомке. Фарлаф, покровительствуемый Наиною, въезжает в Киев торжественно, рассказывает Владимиру выдуманную им баснь об освобождении им княжны русской от лешего. Людмила спит глубоким сном, и власть Наины не может разбудить ее. Благодетельный Финн узнает о злосчастной судьбе, постигшей его любимого рыцаря; спешит за живою водою и мертвою , оживляет Руслана.

Между тем печенеги осаждают Киев; сражение. Ночь прерывает кровопролитие.

Вместе с зарею воспрянул с шумною тревогою стан вражеский; чудесный воин в лучезарной броне носится между печенегами, колет, давит, трубит в рог: это Руслан! Славяне, смотря с киевских стен на бегущих в беспорядке неприятелей, хлынули из городских ворот на помощь своему защитнику.

Киев празднует победу. Руслан вступает в чертоги великокняжеские и безмолвный терем Людмилы, где дремала она сном чудным. К удивлению своему, находит там труса Фарлафа, который, чуждаясь опасной воинской славы, сидел праздно у дверей и упал на колени перед Русланом, раскаиваясь в своем злодеянии... Рыцарь летит к Людмиле, прикасается к ней волшебным кольцом. Княжна открывает глаза, узнает Руслана, Фарлаф прощен, карла, лишенный силы чародейства, остался при дворе, и Владимир запировал в счастливом своем семействе.

Чудесное и характеры сил сверхъестественных . Suum cuique *3 . В поэмах чудесное бывает четырех родов. 1. Основанное на разуме религии христианской, когда противу промысла Всевышнего восстают низверженные духи злобы: такого рода чудесное найдем мы в Мильтоновом «Потерянном рае», в Клопштоковой «Мессиаде» 4 . 2. Когда действуют боги греческой и римской мифологии: сия многосложная, богатая вымыслами махина чудесного употреблена Гомером и составляет одно из величайших украшений его поэмы, которой чертеж выше критики. В Виргилиевой «Энеиде» те же силы сверхъестественные; но это не блестящая часть сей поэмы: римский эпический поэт далеко отстал от образца своего. 3. Чудесное, в котором действующие лица суть волшебники и волшебницы добрые и злые: они с достоинством и блеском являются в Тассовом «Освобожденном Иерусалиме», в Ариостовом «Роланде», в Виландовом «Обероне». 4. Божества аллегорические: они не что иное, как оборот риторический, троп, фигура.

Сочинитель «Руслана и Людмилы» отменно благоразумно поступил в выборе чудесного для своей поэмы. Он видел, что мифология греков была бы не у места в русской народной сказке, что сам Вольтер, со всем необъятным умом своим, охолодил «Генриаду» божествами аллегорическими 5 , - видел и остерегся от сих погрешностей. Он, подобно Ариосту, Виланду и отчасти Тассу, выбрал самое приличное чудесное для сего рода поэм - добрых и злых волшебников и волшебниц. Сие чудесное, основанное на чародействе, перенесено в европейскую поэзию из арабских и персидских сказок; оно родилось на Востоке.

В поэме Пушкина действуют: благодетельный волшебник Финн, которого имени, не знаю почему, сочинитель не объявил нам, злой колдун Черномор, голова Черноморова брата и злая волшебница Наина.

Характеры их хорошо нарисованы и в продолжение шести песен постоянно и ровно выдержаны. Финн-старец имеет

Ясный вид,

Спокойный взор, брада седая;

Лампада перед ним горит;

За древней книгой он сидит,

Ее внимательно читая.

Он везде является ангелом-хранителем Руслана, ободряет его, утешает, остерегает, вспомоществует ему, убеждает, что добро восторжествует над злом.

Руслан! лишился ты Людмилы;

Твой твердый дух теряет силы;

Но зла промчится быстрый миг:

На время рок тебя постиг.

С надеждой, верою веселой

Иди на все - не унывай!

Вперед! мечом и грудью смелой

Свой путь на полночь пробивай!

В первый раз прощаясь с Русланом,

Седой мудрец младому другу

Кричит во след: счастливый путь!

Прости! люби свою супругу,

Советов старца не забудь!

Когда Руслан изменнически погиб от руки Фарлафа, тогда

Вещий Финн,

Духов могущий властелин,

В своей пустыне безмятежной,

С спокойным сердцем ожидал,

Чтоб день судьбины неизбежной,

Давно предвиденный, восстал.

Напрасно было ожидание сего благодетельного волшебника: он узнает о смерти своего любимца и летит искать лекарства туда, где

В немой глуши степей горючих,

За дальней цепью диких гор,

Жилища ветров, бурь гремучих,

Куда и ведьмы смелый взор

Проникнуть в поздний час боится,

Долина чудная таится;

И в той долине два ключа:

Один течет волной живою ,

По камням весело журча,

Тот льется мертвою водою...

Волхв почерпает той и другой целительной влаги, переносится на то место, где убитый Руслан плавает в крови своей, оживляет его и в радости сердца заключает поприще свое в поэме следующей речью:µ

Судьба свершилась, о мой сын!

Тебя блаженство ожидает;

Тебя зовет кровавый пир;

Твой грозный меч бедою грянет;

На Киев снидет кроткий мир,

И там она тебе предстанет.

Возьми заветное кольцо,

Коснися им чела Людмилы,

И тайных чар исчезнут силы,

Врагов смутит твое лицо,

Настанет мир, погибнет злоба.

Достойны счастья будьте оба!

Прости надолго, витязь мой!

Дай руку... там за дверью гроба -

Не прежде - свидимся с тобой.

Черномор , злой волшебник, седой влюбчивый карла, убийца родного брата, похититель Людмилы, имеет и наружность отвратительную. Посмотрим на торжественное его шествие к грустной, одинокой Людмиле, похищенной иб из чертогов нежного родителя, из объятий милого супруга.

Раздался шум; озарена

Мгновенным блеском тьма ночная,

Мгновенно дверь отворена;

Безмолвно, гордо выступая,

Нагими саблями сверкая,

Арапов длинный ряд идет

Попарно, чинно сколь возможно,

И на подушках осторожно

Седую бороду несет;

И входит с важностью за нею,

Подъяв величественно шею,

Горбатый карлик из дверей:

Его-то голове обритой

И острой шапкою покрытой

Принадлежала борода.

Испуг старого колдуна написан шутливою резвою кистью Ариоста:

Трепеща, скорчился бедняк,

Княжны испуганной бледнее;

Зажавши уши поскорее,

Хотел бежать, и в бороде

Запутался, упал и бьется;

Встает, упал; в такой беде

Арапов черный рой мятется;

Шумят, толкаются, бегут,

Хватают колдуна в охапку,

И вон распутывать несут,

Оставя у Людмилы шапку.

Лишь только рассвело, сердитый карла вздумал снова попытать своего счастья. Характер седого любовника, его хлопотливость, угрозы невольникам, тщетные поиски прекрасно изображены в ту минуту, когда он нигдЮ не находит Людмилы:

В досаде скрытой Черномор,

Без шапки, в утреннем халате,

Зевал сердито на кровати.

Вокруг брады его седой

Рабы толпились молчаливы,

И нежно гребень костяной

Расчесывал ее извивы;

Меж тем, для пользы и красы,

На бесконечные усы

Лились восточны ароматы,

И кудри хитрые вились...

.......................................

Блистая в ризе парчевой

Колдун.................................

Развеселясь, решился вновь

Нести к ногам девицы пленной

Усы, покорность и любовь.

Разряжен карлик бородатый,

Опять идет в ее палаты;

Проходит длинный комнат ряд:

Княжны в них нет! Он дале, в сад,

В лавровый лес, к решетке сада,

Вдоль озера, вкруг водопада,

Под мостики, в беседки... нет!

Княжна ушла! пропал и след!

Кто выразит его смущенье,

И рев, и трепет исступленья?

С досады дня не взвидел он.

Раздался карлы дикий стон:

«Сюда, невольники! бегите

Сюда! надеюсь я на вас!

Сейчас Людмилу мне сыщите!

Скорее! Слышите ль? сейчас!

Не то - шутите вы со мною -

Всех удавлю вас бородою!»

Коварный Чародей, видя напрасными все свои поиски и догадавшись, что Людмила скрылась под шапкою-невидимкою, находит в черном уме своем средства заставить ее открыть себя; он принимает образ Руслана, раненногоЇ изнемогающего.

Скучая, бедная княжна

В прохладе мраморной беседки

Сидела тихо близ окна

И сквозь колеблемые ветки

Смотрела на цветущий луг.

Вдруг слышит - кличут: «Милый друг!»

И видит верного Руслана;

Его черты, походка, стан,

Но бледен он, в очах туман

И на бедре живая рана -

В ней сердце дрогнуло. «Руслан,

Руслан... он точно!» - и стрелою

К супругу пленница летит,

В слезах, трепеща, говорит:

«Ты здесь!.. ты ранен!.. что с тобою?»

Уже достигла, обняла,

О ужас! призрак исчезает!

Княжна в сетях; с ее чела

На землю шапка упадает.

Хладея, слышит грозный крик:

«Она моя!» - и в тот же миг

Зрит колдуна перед очами.

Сражение Черномора с Русланом требовало, чтобы поэт на некоторое время переменил шуточный тон на важный и громче ударил в струны своей лиры. С его талантом, гибким, разнообразным, ко всему готовым, это не мудрено для него.

Кто чародея

На сечу грозну вызывал?

Кто колдуна перепугал?

Руслан! - он, местью пламенея,

Достиг обители злодея.

Уж витязь под горой стоит,

Призывный рог, как буря, воет,

Нетерпеливый конь кипит

И снег копытом мочным роет.

Князь карлу ждет. Внезапно он

По шлему крепкому, стальному

Рукой незримой поражен;

Удар упал подобно грому;

Руслан подъемлет смутный взор,

И видит - прямо над главою -

С подъятой, страшной булавою

Летает карла Черномор.

Щитом покрывшись, он нагнулся,

Мечом потряс и замахнулся;

Но тот взвился под облака;

На миг исчез - и свысока

Шумя летит на князя снова.

Портрет коварного карлы дорисован достойною его чертою. Когда подъехал с ним Руслан к голове брата Черноморова, лишенного им жизни, то

Дрожащий карлик за седлом

Не смел дышать, не шевелился

И чернокнижным языком

Усердно демонам молился.

Мы ни слова не скажем здесь об огромной голове Черноморова брата, потому что будем подробно говорить о ней, рассматривая эпизоды или вводные повести.

Характер волшебницы Наины , злой гонительницы Руслана, также от начала до конца поэмы выдержан. Немаловажною погрешностью в чудесном почитаю то, что автор не объявил нам причины, заставляющей волшебника Финна благодетельствоват‹ русскому витязю и ожидать его в пещере, а волшебницу Наину ненавидеть и гнать его.

В «Илиаде» Юнона и Минерва ищут погибели троян за то, что Парид отдал Венере яблоко; Венера защищает троян потому, что Эней, сын ее, и Парид, любимец, - трояне. В «Энеиде» Юнона продолжает гнать род Ламедонта и желает погубить флот Энеев потому, что ей хочется вручить скипетр вселенной Карфагену, а Зевес обещал Венере сделать потомков Энеевых обладателями света. В Мильтоновом раю сатана из зависти ищет погубить Адама и Евву. В Виландовой поэме судьба Оберона, царя волшебников, и супруги его, царицы волшебниц, тесно соединена с участью рыцаря поэмы и его возлюбленной. Желательно было бы и нам знать, почему Наина, примчавшись к Черномору, говорит ему:

Тайный рок соединяет

Теперь нас общею враждой;

Тебе опасность угрожает,

Меня к отмщению зовет.

Вижу, что опасность угрожает Черномору и что туча над ним нависла, но не постигаю, каким образом и по какой причине тайный рок соединяет с ним Наину тайною враждой , еще менее, почему оскорбленная Финном честь ее, или, справедливее сказать, отверженная им любовь ее , зовет ее к отмщению Руслану и какое удовлетворение льстится она получить, погубив сего витязя. Разве одно то, что чрез сие сделает она неприятность благодетельному Финну? Но в таком случае надлежало бы, как выше сказано, изложить причины, заставляющие сего последнего принимать сильное, отеческое участие в судьбе Руслана.

От чудесного и характеров существ сверхъестественных перейдем к характерам геров, в поэме действующих. И в этой части, одной из труднейших, молодой стихотворец наш торжествует. Конечно, в маленькой поэме его только шесть лиц: Руслан, Людмила, Владимир, Рогдай, Ратмир и Фарлаф; конечно, легче отделать и выдержать шесть характеров, нежели двадцать; зато славнее для поэта изобразить шесть характеров хорошо, нежели пятьдесят дурно. Он остерегся от легкого, но сухого и холодного способа познакомить читателей с своими героями, изображая их портреты и силуэты, как делает Тацит в «Истории», Вольтер в поэме 6 . Он помнит, что ни Гомер, ни Вергилий не рисовали их, и, по следам своих великих учителей, умел выставить героев в действии, показать их образ мыслей в речах, дать каждому особенную, ему только приличную физиогномию, которая против воли обнаруживается в решительные минуты опасности, несчастия, сильной страсти. Герои Пушкина не выходят из натуры, действуют прилично, ровно, не похоже один на другого, но согласно с их особенным характером. Характеры их от начала до конца выдержаны.

Главный герой поэмы, Руслан , великодушен, храбр, чувствителен, решим, верен любви своей, чести и добродетели, но вспыльчив и нетерпелив. Он напоминает Ахиллеса 7 . На свадебном пиру

Страстью пылкой утомленный,

Не ест, не пьет Руслан влюбленный;

На друга милого глядит,

Вздыхает, сердится, горит

И щиплет ус от нетерпенья.

Отправляясь вместе с тремя своими соперниками отыскивать похищенную Людмилу,

На брови медный шлем надвинув,

Из мощных рук узду покинув,

..........................................

Руслан уныньем как убит;

Мысль о потерянной невесте

Его терзает и мертвит.

В пещере благодетельного Финна, лежа на постели из мягкого моху перед погасающим огнем,

Ищет позабыться сном,

Вздыхает, медленно вертится...

Напрасно! витязь наконец:

«Не спится что-то, мой отец!

Что делать: болен я душою,

И сон не в сон, как тошно жить».

Нетерпеливый, он считает каждое мгновение - и, едва показался день,

Выходит вон. Ногами стиснул

Руслан заржавшего коня;

В седле оправился, присвистнул;

...........................................

И скачет по пустому лугу.

Грозный Рогдай, умыслив прежде, нежели освободить Людмилу, умертвить Руслана, догоняет его и вызывает на смертный поединок.

Руслан вспылал, вздрогнув от гнева;

Он узнает сей буйный глас...

Начинается единоборство - и неукротимый Рогдай, ужас сильных, погиб от руки Руслана. Мы будем иметь случай ниже говорить о сем прекрасном отрывке подробнее.

Размышления русского богатыря на старом поле брани выведены из его положения; они показывают его возвышенный образ мыслей, чувствительность сердца и ненасытимую жажду славы.

О поле! поле! кто тебя

Усеял мертвыми костями?

Чей борзый конь тебя топтал

В последний час кровавой битвы?

Кто на тебе со славой пал?

Чьи небо слышало молитвы?

Зачем же, поле, смолкло ты

И поросло травой забвенья?..

Времен от вечной темноты,

Быть может, нет и мне спасенья!

Быть может, на холме немом

Поставят тихий гроб Русланов,

И струны громкие Баянов

Не будут говорить об нем.

Рассерженный огромною головою Черноморова брата, задержавшею его на пути, в вспыльчивости он дает ей пощечину, но опомнясь, дарует жизнь; мужественно бьется дорогою то с богатырем, то с ведьмою, то с великаном, достигает цели желаний своих, побеждает Черномора и, не находя нигде своей супруги, снова теряет терпение, сердится...

Неистовый, ужасный,

Стремится витязь по садам;

Людмилу с воплем призывает,

С холмов утесы отрывает,

Все рушит, все крушит мечом -

Беседки, рощи упадают,

Древа, мосты в волнах ныряют,

Степь обнажается кругом!

Далеко гулы повторяют

И рев, и треск, и шум, и гром;

Повсюду меч звенит и свищет,

Прелестный край опустошен -

Безумный витязь жертвы ищет,

С размаху вправо, влево он

Пустынный воздух рассекает...

И вдруг... нечаянный удар

С княжны невидимой сбивает шапочку-невидимку! Людмила найдена

И витязь наш утихает; с унынием и слезами берет он ее на руки и тихим шагом едет к Киеву. Ласково приветствует Руслан чудовищную голову Черноморова брата:

Здравствуй, голова!

Я здесь! наказан твой изменник!

Гляди: вот он! злодей наш пленник!

Нежно беседует он с юным Ратмиром, сделавшимся пустынником, и, как Божий гром, упадает на беспечный стан печенегов; рубит, колет, топчет богатырским конем, освобождает престольный град, прощает убийца Фарлафа, похитителя Черномора, пробуждает Людмилу и вместе с нею упадает в объятия Владимира.

Владимир , благочестивый, великолепный, могущий монарх, солнце подданных, нежный отец детей своих, изображен здесь так точно, как представляет его нам правдивая история:

В толпе могущих сыновей,

С друзьями, в гриднице высокой,

Владимир-солнце пировал;

Меньшую дочь он выдавал

За князя храброго Руслана,

И мед из тяжкого стакана

За их здоровье выпивал.

........

Но с тайным, грустным умиленьем

Великий князь благословеньем

Дарует юную чету.

Владимиру доносят о похищении новобрачной его дочери:

Сраженный вдруг молвой ужасной,

На зятя гневом распалясь,

Его и двор он созывает:

«Где, где Людмила?» - вопрошает

С ужасным пламенным челом.

........................... «Дети, други!

Я помню прежние заслуги -

О, сжальтесь вы над стариком!

Скажите, кто из вас согласен

Скакать за дочерью моей?

Чей подвиг будет не напрасен,

Тому - терзайся, плачь, злодей!

Не мог сберечь жены своей! -

Тому я дам ее в супруги

С полцарством прадедов моих.

Кто ж вызовется, дети, други?..»

Фарлаф, умертвив изменнически Руслана, привозит усыпленную волшебным сном Людмилу в Киев; народ в радостном волнении теснится вокруг рыцаря, бегут к отцу обрадовать его живительною вестью о возвращенињ похищенной волшебником дочери.

Влача в душе печали бремя,

Владимир-солнышко в то время

В высоком тереме своем

Сидел, томясь привычной думой.

Бояре, витязи кругом

Сидели с важностью угрюмой;

Вдруг внемлет он: перед крыльцом

Волненье, крики, шум чудесный;

Дверь отворилась, перед ним

Явился воин неизвестный;

............................................

В лице печальном изменясь,

Встает со стула старый князь...

Мастерскою кистью описана борьба надежды со страхом душе нежного родителя. Юный автор с опытностию старого художника воспользовался положением Владимира, умел сделать из него трагическую немую сцену, поддержатў и постепенно увеличить занимательность до самой развязки. Старый князь

Спешит тяжелыми шагами

К несчастной дочери своей,

Подходит; отчими руками

Он хочет прикоснуться к ней;

Но дева милая не внемлет

И очарованная дремлет

В руках убийцы, - все глядят

На князя в смутном ожиданье;

И старец беспокойный взгляд

Вперил на витязя в молчанье.

В сих стихах наш поэт не рассказчик, а живописец. Он не просто повествует нам о происшествии, но изображает: мы видим его, видим отца, который, долго томясь в мучительной безызвестности о милой и несчастноо дочери, внезапно получает радостную весть о ней; он поражен ею. Здесь исчезает могучий обладатель России, здесь виден чадолюбивый, горестный отец, который

Тоской тяжелой изнурясь,

К ногам Людмилы сединами

Приник с безмолвными слезами.

Но Руслан таинственною силою кольца разбудил дочь Владимирову,

И старец, в радости немой

Рыдая, милых обнимает.

Все оживотворилось и процвело в чертогах великого князя киевского,

И, бедствий празднуя конец,

Владимир в гриднице высокой

Запировал в семье своей.

Характер Рогдая изображен смелою кистью Орловского, мрачными красками Корреджия 8:

Угрюм, молчит - ни слова,

Страшась неведомой судьбы

И мучась ревностью напрасной,

Всех больше беспокоен он;

И часто взор его ужасный

На князя мрачно устремлен.

Прочитав сии стихи, мы с ужасом видим перед собою одного их тех хладнокровных воинов-убийц, которые не умеют прощать, для которых кровопролитие есть забава, а слезы несчастных - пища.

Рогдай неукротимый

Глухим предчувствием томимый,

Оставя спутников своих,

Пустился в край уединенный

И ехал меж пустынь лесных,

В глубоку думу погруженный -

Злой дух тревожил и смущал

Его тоскующую душу,

И витязь пасмурный шептал:

«Убью!.. преграды все разрушу...

Руслан!.. узнаешь ты меня...

Теперь-то девица поплачет...»

И вдруг, поворотив коня,

Во весь опор назад он скачет.

Мрачный витязь догнал наконец ненавистного соперника.

Руслан, погруженный в глубокую задумчивость,

Оглянулся: в поле чистом

Подняв копье, летит со свистом

Свирепый всадник, и грозой

Помчался князь ему навстречу.

«Ага! догнал тебя! постой! -

Кричит наездник удалой. -

Готовься, друг, на смертну сечу;

Теперь ложись средь здешних мест;

А там ищи своих невест».

Рогдай кончил ролю свою в поэме так, как он кончил бы ее в свете, то есть погиб, готовя погибель ближнему.

Для начертания характера женолюбивого хазарского хана Ратмира наш стихотворец взял перо сладострастного Парни.

Хазарский князь в уме своем

Уже Людмилу обнимая,

Едва не пляшет над седлом;

В нем кровь играет молодая,

Огня, надежды полон взор.

Изнеженный Ратмир гнался за супругою Руслана. Однажды вечером искал он взором ночлега, увидел вдали черные башни старинного замка и поворотил к нему, желая лучше провесть ночь на мягкой перине, нежелб на черствой земле. Он слышит прелестный девичий голос, манящий его к отдыху; подъезжает к воротам, и толпа красных девиц окружила его; они уводят коня его, снимают оружие, ведут в русскую баню:

Восторгом витязь упоенный

Уже забыл Людмилы пленной

Недавно милые красы;

Томится сладостным желаньем;

Бродящий взор его блестит,

И, полный страстным ожиданьем,

Он тает сердцем, он горит.

Хазарский князь везде один и тот же. Говоря об эпизодах, мы предоставляем себе говорить подробнее о превращении сего героя в рыбака-пустынника из любви к сельской красавице. Здесь скажем только, что онЉ совершенно в его характере.

Фарлаф , крикун надменный,

В пирах никем не побежденный,

Но воин скромный, средь мечей,

смешил бы читателей хвастовством и трусостью, если б не был в душе злодеем, готовым из корысти на всякое преступление.

Через плечо глядя спесиво

И важно подбочась, Фарлаф

Надувшись ехал за Русланом,

Он говорит: «Насилу я

На волю вырвался, друзья!

Ну скоро ль встречусь с великаном?

<Уж то-то крови будет течь,> *4

Уж то-то жертв любви ревнивой!

Повеселись, мой верный меч!

Повеселись, мой конь ретивый!»

Не спеша нагонять похитителя Людмилы, Фарлаф после сладкого продолжительного сна обедал для подкрепления сил душевных,

Как вдруг, он видит, кто-то в поле

Как буря мчится на коне;

И времени не тратя боле,

Фарлаф, покинув свой обед,

Копье, кольчугу, шлем, перчатки,

Вскочил в седло - и без оглядки

Конь его перепрыгнул через ров, всадник упал, неистовый Рогдай догнал его, но опустил меч, узнав Фарлафа, и, не желая марать руки в подлой крови его, поехал далее искать себе достойнейшего сопротивника†

А наш Фарлаф? Во рву остался,

Дохнуть не смея; про себя

Он, лежа, думал: жив ли я?

Куда соперник злой девался?

Вдруг слышит прямо над собой

«Встань молодец, все тихо в поле;

Ты никого не встретишь боле;

Я привела тебе коня,

Вставай, послушайся меня».

Смущенный витязь поневоле

Ползком оставил грязный ров,

Окрестность робко озирая,

Вздохнул и молвил, оживая:

«Ну, слава Богу! я здоров!»

...........................................

...........................................

Благоразумный наш герой

Тотчас отправился домой,

Сердечно позабыв о славе

И даже о княжне младой;

И шум малейший по дубраве,

Полет синицы, ропот вод

Его бросали в жар и пот.

И долго скрывался Фарлаф в пустынном уединении, ждал Наины, достойной своей покровительницы, и час злодейства настал:

К нему волшебница явилась,

Вещая: «Знаешь ли меня?

Ступай за мной, седлай коня!»

И ведьма кошкой обратилась;

Оседлан конь, она пустилась

Тропами мрачными дубрав,

За нею следует Фарлаф.

.............................................

Пред ним открылася поляна;

..............................................

У ног Людмилы спит Руслан

Изменник, ведьмой ободренный,

Герою в грудь рукой презренной

Вонзает трижды хладну сталь...

И мчится боязливо вдаль

С своей добычей драгоценной.

Он уже в Киеве; граждане бегут за ним ко двору великокняжескому; но, зная трусость Фарлафа, не хотят верить, чтобы он в состоянии был избавить княжну из сильных рук ее похитителя; они с недоверчивостьќ вопрошают один другого:

«Людмила здесь! Фарлаф? Ужели?»

Чувство народное очень верно в таких случаях; оно редко ошибается! По возвращении истинного освободителя русской княжны

Фарлаф пред ним и пред Людмилой

У ног Руслана объявил

Свой стыд и мрачное злодейство.

Нам остается разобрать характер Людмилы. Она веселонравна, резва, верна любви своей; нежна и сильна душа ее, непорочно сердце. Жаль только, что автор некстати шутит над ее чувствительностью; его долг вселить в читателя уважение к своей героинеЦ это не Фарлаф, паяц поэмы. Совсем неприлично блистать остроумием над человеком, убитым несчастием, а Людмила несчастна. Уверяю автора, что читатель на стороне страждущей супруги Руслановой, разлученной со всем, что для нее в свете драгоценно: с любезным мужем, нежным родителем, милым отечеством. Богданович иначе поступил в подобном случае 9 . Пушкин, описывая отчаяние Людмилы, увидевшей себя во власти злого чародея, осыпает ее насмешками за то, что она не решилась утопиться или уморить себя с голоду:

Вдруг осветился взор прекрасный;

К устам она прижала перст;

Казалось, умысел ужасный

Рождался... страшный путь отверст:

Высокий мостик над потоком

Пред ней висит на двух скалах;

В унынье тяжком и глубоком

Она подходит - и в слезах

На воды шумные взглянула,

Ударила, рыдая, в грудь,

В волнах решилась утонуть -

Однако в воду не прыгнула.

...............................................

Вдали от милого, в неволе

Зачем мне жить на свете боле?

О ты, чья гибельная страсть

Меня терзает и лелеет,

Мне не страшна злодея власть:

Людмила умереть умеет!

Не нужно мне твоих шатров,

Ни скучных песен, ни пиров -

Не стану есть, не буду слушать,

Умру среди твоих садов!» -

Подумала - и стала кушать.

Человек, терпеливо умеющий сносить жизнь, показывает силу души, самоубийца же - подлость и малодушие. Сам автор впоследствии оправдал свою героиню: она освободилась от ненавистного ей похитителя, возвращено отечеству, родителю и милому другу. Оставшись жить, она думала не об одной себе, ибо если б лишила себя жизни, то сделала бы Руслана и Владимира вечно несчастными.

Вообще, хотя поэма «Руслан и Людмила» без начала (т. е. в ней нет изложения, призывания , поэт как будто с неба упадает на пир Владимиров 10), переходы , так же как у Ариоста, слишком скоры из тона в тон в некоторых, хотя немногих, местах; но ход ее жив, правилен, не запутан, завязка без хитростей, приключение из приключения развертываются легко, развязка проста, естественна, удовлетворительна. Эпизоды занимательны, разнообразны, хорошо привязаны к главному действию и с жаром написаны, но можно б было посоветовать молодому автору эпизодическую повеста об любви Финна и Наины, разговоры сего волшебника (Песнь 1) и эпизод, в коем он рассказывает нам приключение Ратмира в замке, где

Не монастырь уединенный,

Но робких инокинь собор,

при втором издании заменить чем-нибудь другим, не столько низким и грубым. Он, без всякого сомнения, найдет в богатом и пламенном своем воображении две вводные повести, которые придадут поэме его разнообразиј и степенности. Эпический поэт ни на минуту не должен выпускать из виду своих слушателей, перед коими он обязан вести себя вежливо и почтительно. Просвещенная публика оскорбляется площадными шутками. «Основание поэмы взято из простой народной сказки », - скажут мне; я это знаю; но и между простым народом есть своя благопристойность, свое чувство изящного. Говоря о простом народе, я не разумею толпы пьяниц, буянов, праздношатающихся ленивцев, но почтенный, работающий и промышленный разряд граждан общества. По моему мнению, самый приличный, самый целомудренный и самый лучший по содержанию и слогу во всей поэме есть эпизод об отречении от мира роскошного хана хазарского.

В слоге юного поэта, уже теперь занимающего почтенное место между первоклассными отечественными нашими писателями, видна верная рука, водимая вкусом: нет ничего неясного, неопределенного, запутанного, тяжелогоЌ Почти везде точность выражений, с разборчивостью поставленных; стихи, пленяющие легкостью, свежестью, простотою и сладостью; кажется, что они не стоили никакой работы, а сами собой скатывались с лебединого пера нашего поэта. Он никогда не прибегает к натянутым, холодным, риторическим фигурам, сим сокровищам писателей без дарования, которые, не находя в душе своей потребного жара для оживотворения их мертвых произведений, поневоле прибегают к сим неестественным украшениям и блестящим безделкам.

Известно, что описания и подробности составляют душу стихотворения повествовательного, так же как картины и образы - сущность поэзии лирической. Картина заключает в себе несколько образов; описание есть собрание картин. Описывая , наш поэт почти везде свободно, легко и, если позволено так выразиться, резвясь, переходит от ужасного к нежному, от важного к шутливому, от печального к веселому, всегда умеет быть заманчивым, пленитьЌ испугать, растрогать. Мы надеемся, что при втором издании автор исправит небольшое число слишком быстрых и резких переходов. Послушаем самого его; он описывает единоборство Руслана с Рогдаем. Это образчик ужасного !

Бери свой быстрый карандаш,

Рисуй, Орловский, ночь и сечу!

При свете трепетном луны

Сразились витязи жестоко;

Сердца их гневом стеснены ,

Уж копья брошены далеко,

Уже мечи раздроблены,

Кольчуги кровию покрыты,

Щиты трещат в куски разбиты...

Они схватились на конях;

Взрывая к небу черный прах,

Под ними борзы кони бьются;

Борцы, недвижно сплетены,

Друг друга стиснув, остаются

Как бы к седлу пригвождены;

Их члены злобой сведены,

Объяты молча, костенеют,

По жилам быстрый огнь бежит,

На вражьей груди грудь дрожит -

И вот колеблются, слабеют -

Кому-то пасть!.. Вдруг витязь мой,

Вскипев, железною рукой

С седла наездника срывает,

Подъемлет, держит пред собой

И в волны с берега бросает.

.............................................

.............................................

И слышно было, что Рогдая

Тех вод Русалка молодая

На хладны перси приняла

И, жадно витязя лобзая,

На дно со смехом увлекла.

Во всем отрывке я заметил только два неправильные выражения, первое: сердца их гневом стеснены ; гнев не стесняет, а расширяет сердце; другое: с седла наездника срывает ; слово наездник низко и выходит из общего тона.

Свершив с Рогдаем бой жестокий,

Проехал он дремучий лес,

Пред ним открылся дол широкий

При блеске утренних небес.

Трепещет витязь поневоле:

Он видит старой битвы поле.

Вдали все пусто; здесь и там

Желтеют кости; по холмам

Разбросаны колчаны, латы;

Где сбруя, где заржавый щит;

В костях руки здесь меч лежит;

Травой оброс там шлем косматый,

И старый череп тлеет в нем;

Богатыря там остов целый

С его поверженным конем

Лежит недвижный; копья, стрелы

В сырую землю вонзены,

И мирный плющ их обвивает...

Ничто безмолвной тишины

Долины сей не нарушает,

И солнце с ясной вышины

Долину смерти озаряет.

Здесь подробности величественно-печальной картины изображены сильно, исчислены не скупо и не расточительно; черный покров задумчивости слегка наброшен на предметы, сами собой возбуждающие грустное воспоминани› или печальное предвестие.

Вот образчик веселого, шутливого:

Но между тем никем не зрима,

От нападений колдуна

Волшебной шапкою хранима,

Что делает моя княжна,

Моя прекрасная Людмила?

Она, безмолвна и уныла,

Одна гуляет по садам,

О друге мыслит и вздыхает,

..............................................

..............................................

Рабы влюбленного злодея,

И день и ночь сидеть не смея,

Меж тем по замку, по садам

Прелестной пленницы искали,

Метались, громко призывали,

Однако все по пустякам. -

Людмила ими забавлялась;

В волшебных рощах иногда

Без шапки вдруг она являлась,

И кликала: «Сюда! сюда!»

И все бросались к ней толпою;

Но в сторону - незрима вдруг -

Она неслышною стопою

От хищных убегала рук.

Везде всечасно замечали

Ее минутные следы:

То позлащенные плоды

На шумных ветвях исчезали,

То капли ключевой воды

На луг измятый упадали:

Тогда наверно в замке знали,

Что пьет иль кушает княжна.

На ветвях кедра иль березы

Скрываясь по ночам, она

Минутного искала сна. -

Но только проливала слезы,

Звала супруга и покой,

Томилась грустью и зевотой,

И редко, редко пред зарей,

Склонясь ко древу головой,

Дремала тонкою дремотой.

Едва редела ночи мгла,

Людмила к водопаду шла

Умыться хладною струею.

Сам карла утренней порою

Однажды видел из палат,

Как под невидимой рукою

Плескал и брызгал водопад.

С своей обычною тоскою

До новой ночи, здесь и там,

Она бродила по садам;

Нередко под вечер слыхали

Нередко в рощах поднимали

Иль ею брошенный венок,

Или клочки персидской шали,

Или заплаканный платок.

Сии стихи в своем роде не уступают прежде нами приведенным: плавны и легки, быстро бегут они один за другим, как светлые струи ручейка по цветистому лугу: шутливый тон автора благороден без напыщенностив точен без сухости.

Еще один пример! Перейдем от приятных предметов к ужасным. Сам Тасс не описал бы лучше того грозного утра, когда русский богатырь один напал на целое воинство печенегов. Стихи Пушкина кипят и волнуются† как смятенный стан неприятелей, гремят, как меч Руслана, поражающий все, что ему противится. Послушаем!

Бледнела утренняя тень,

Волна сребрилася в потоке,

Сомнительный рождался день

На отуманенном востоке.

Яснели холмы и леса,

И просыпались небеса.

Еще в бездейственном покое

Дремало поле боевое;

Вдруг сон прервался: вражий стан

С тревогой шумною воспрянул;

Внезапно крик сражений грянул;

Смутилось сердце киевлян;

Бегут нестройными толпами

И видят: в поле меж врагами,

Блистая в латах, как в огне,

Чудесный воин на коне

Грозой несется, колет, рубит,

В ревущий рог, летая, трубит...

То был Руслан. Как Божий гром

Наш витязь пал на басурмана;

Он рыщет с карлой за седлом

Среди испуганного стана.

Где ни просвищет грозный меч,

Где конь сердитый ни промчится,

Везде главы слетают с плеч,

И с воплем строй на строй валится.

В одно мгновенье бранный луг

Покрыт холмами тел кровавых,

Живых, раздавленных, безглавых,

Громадой копий, стрел, кольчуг.

Дружины конные славян

Помчались по следам героя,

Сразились... гибни, басурман !

Объемлет ужас печенегов;

Питомцы бурные набегов

Зовут рассеянных коней,

Противиться не смеют боле

И с диким воплем в пыльном поле

Бегут от киевских мечей,

Обречены на жертву аду.

В целом отрывке мы заметили только низкое слово басурман и неточное выражение питомцы бурные набегов. Набег есть быстрое, безостановочное движение и никого ни питать , ни воспитывать не имеет времени.

Речи составляют одну из важных частей повествовательного стихотворения; мы выписали бы всю поэму, если бы захотели выписывать все хорошее; ограничимся означением мест и страниц, для показания красноречивых† сильных речей, которые наш поэт заставил произнесть своих героев и героиню. Речь Владимира (Песнь 1, стр. 14); благодетельного Финна (там же, стр. 18); Руслана, тоскующего о своей Людмиле (Песнь 2, стр. 40); Людмилы (Песнь 2, стр. 51); Наины (Песнь 3, стр. 63); волшебника Финна (Песнь 5, стр. 108) и так далее. Признаемся, что сии речи нейдут в сравнение с Гомеровыми; однако не надобно забывать, что «Илиада» есть поэма эпическая, а «Руслан и Людмила» - романтическая. Совсем некстати было заставить в ней говорить длинные, во сто стихов, речи, когда вся поэма состоит только из шести песен и написана четырехстопным размером. Со всем тем приятно для народной гордости россиянина видеть, что герои Пушкина больше говорят и действуют, нежели Вольтеровы в «Генриаде». Прошу читателей, которые не захотят поверить сему, заглянуть в Лагарпов курс словесности, том VIII. Там напечатано: «Cette richesse d’invention qui produit l’intérêt, manque certainnement à la "Henriade": les personnages agissent peu, et parlent encore moins. On a été surpris, avec raison, que l’auteur, né avec un génie si dramatique, en aie mis si peu dans son Poéme» *5 11 .

Сравнения, уподобления новы, разительны, объясняют мысль, придают ей силу, оживляют сухое описание и всегда приведены кстати. Кроме примеров, которые читатель найдет в отрывках, прежде приведенных, представим здесь несколькоЌ Описывая постыдный побег Фарлафа, преследуемого грозным Рогдаем, автор говорит:

Так точно заяц торопливый,

Прижавши уши боязливо,

По кочкам, полем, чрез леса

Скачками мчится ото пса.

Прекрасно сравнение Черномора с хищным коршуном, так же как усмиряющегося гнева со льдом, тающим на долине в полдень. Еще лучше следующее: Ратмир выезжает на долину

И видит - замок на скалах

Зубчаты стены возвышает,

Чернеют башни на углах;

И дева по стене высокой,

Как в море лебедь одинокий,

Идет, зарей освещена.

Воскрешенный волшебником Руслан встает

На ясный день

Очами жадными взирает,

Как безобразный сон, как тень,

Пред ним минувшее мелькает.

Пушкин, подражая Ариосту и Флориану, поставил себе за правило начинать каждую из шести песней поэмы своей каким-то обращением , или, справедливее сказать, прологом. Но сии обращения не совсем счастливы: он хотел быть в них забавным, блистать остротою ума, и вместо того почти везде остроты его натянуты, плоски. Примеры объяснят это лучше.

Вторая песнь начинается обращением к соперникам в военном искусстве: автор позволяет им браниться и драться сколько угодно; далее говорит к соперникам в искусстве писать и также позволяет им бранитьсяђ и заключает слово обращением к соперникам в любви, которых убеждает жить между собою дружно. «Поверьте мне, - говорит он к последним, - если вы несчастливы в любви, то

Вам остаются в утешенье

Война и музы и вино».

То же самое можно сказать и соперникам-воинам:

Вам остаются в утешенье

Любовь и музы и вино.

И опять то же еще раз повторить можно к соперникам-поэтам:

Вам остаются в утешенье

Война, любовь, вино.

Где же логика?

Обращение в третьей песни к зоилу не имеет той замысловатости, какою автор хотел его приправить, притворяясь простодушным. К нему самому не шутя можно обратить стих его:

Красней, несчастный, Бог с тобою!

Красней, забыв должное уважение к читателям.

Четвертая песнь начинается общею и сто раз уже сказанною и пересказанною мыслию, что волшебство красавиц опаснее волшебства настоящих чародеев и что мы должны беречься голубых очей, прелестной улыбки њ милого голоса.

В прологе пятой песни находим сравнение идеальной Людмилы с какою-то суровою Дельфирою 12 ; но не понимаем, как случилось, что улыбка и разговоры русской княжны, воображением поэта поселенной за VIII веков перед сим в Киеве, рождают в нем спор любви. Видим только, что и здесь он проговорилсЯ (стр. 101, ст. 5) стишком, который не может понравиться читателям образованным 13 . Советуем вперед при таких стихах ставить оговорку: с позволения сказать.

Введение в шестую песнь, где поэт делает обращение к своей возлюбленной, ясно и хорошо написано.

Считает каждые мгновенья , надлежало бы сказать: каждое мгновенье.

Вот под горой путем широким

Широкий пересекся путь.

Мы говорим: зимний путь, летний путь; но пересекается широкая дорога другою дорогою , а не путем.

Трепеща, хладною рукою

Он вопрошает мрак немой.

Вопрошать немой мрак - смело до непонятности, и если допустить сие выражение, то можно будет написать: говорящий мрак, болтающий мрак, болтун мрак, спорящий мрак, мрак, делающий неблагопристойные вопросы и не краснея на них отвечающий, жалкий, пагубный мрак!

С ужасным, пламенным челом.

То есть с красным, вишневым лбом.

Старик, измученный тоской.

Измученный показывает продолжительное страдание, а Владимир за минуту только получил весть о похищении дочери.

Из мощных рук узду покинув.

Или просто узду покинув , или из мощных рук узду кинув ,

Наш витязь старцу пал к ногам.

Надлежало бы сказать: к ногам старца или в ноги старцу.

Светлеет мир его очам.

По-русски говорится: светлеет мир в его очах.

В пустыню кто тебя занес ?

Занес говорится только в шутливом тоне, а здесь, кажется, он неприличен.

Как милый цвет уединенья.

Цвет пустыни можно сказать, но уединение заключает понятие отвлеченное и цветов не произращает.

И пламень роковой.

Растолкуйте мне, что это за пламень? Уж не брат ли он дикому пламени?

Узнал я силу заклинаньям.

По-русски говорится: силу заклинаний ,

К стыду моему должен признаться, что я не постигаю, что такое могильный, гробовой голос. Не голос ли это какого-нибудь неизвестного нам музыкального орудия?

От ужаса зажмуря очи.

Славянское слово очи высоко для простонародного русского глагола жмуриться. Лучше бы автору зажмурить глаза.

Со вздохом витязь благодарный

Объемлет старца колдуна.

Под словом колдун подразумевается понятие о старости; и слово старец в сем стихе совершенно лишнее.

Кому судьбою непременной

Девичье сердце суждено.

Надлежало бы сказать: «Поверьте мне, кому суждено сердце какой девушки, тот назло вселенной будет ей мил».

Копье, кольчугу, шлем, перчатки.

Полно, существовали ль тогда рыцарские перчатки? Помнится, что еще нет.

Все утро сладко продремав.

Не опечатка ли это? Надобно бы сказать: все утро продремав.

Где ложе радости младой ?

На что поставлен эпитет младой к слову радость ? Уж не для различия ли молодой радости от радости средних лет, от радости-старухи ?

Княжна воздушными перстами.

Объясните мне; я не понимаю.

Кругом курильницы златые

Подъемлют ароматный пар.

С курильниц златых встает, подъемлется ароматный пар, это понятно; но, прочитав: курильницы подъемлют пар , я не могу никак вообразить себе этого действия.

Летят алмазные фонтаны.

Не грешно ли употреблять в поэзии слово фонтан , когда у нас есть свое прекрасное, выразительное водомет 14 .

Арапов длинный ряд идет

Попарно, чинно сколь возможно.

Слова сколь возможно здесь совсем лишние и сверх того делают стих шероховатым.

Досель я Черномора знала

Одною громкою молвой.

Правильнее: по слуху, по одной молве.

Всех удавлю вас бородою.

Отвратительная картина!

Навстречу утренним лучам

Постель оставила Людмила.

Воля ваша, а тут недостает чего-то.

Но все легки да слишком малы.

Слово да низко.

А князь красавец был не вялый.

А стих вышел вялый.

Объехав голову кругом ,

Щекотит ноздри копнем.

Дразнила страшным языком.

Грозил ей молча копием.

Мужицкие рифмы! 15

К великолепной русской бане.

То есть в русскую баню.

Уже достигла , обняла.

Слово достигла здесь очень высоко.

Колдун упал - да там и сел.

Выражение слишком низкое.

Пред ним арапов чудный рой.

Желательно бы видеть пчельник этого роя арапов; вероятно, что в нем и самый мед черного цвета.

Дикий пламень.

Скоро мы станем писать: ручной пламень, ласковый, вежливый пламень.

Бранился молчаливо.

Желание сочетавать слова, не соединяемые по своей натуре, заставит, может быть, написать: молчаливый крик, ревущее молчание ; здесь молодой поэт заплатил дань огерманизованному вкусу нашего времени. Счастлив он, что его собственный вкус верен и дает себя редко обмануть! Стократно счастлив в сравнении с теми жалкими стихотворцамиТ которые прямо из-за букваря начали сочинять стихи и у которых и грамматика, и синтаксис, и выражения взяты из Готшедовой «Немецкой грамматики» 16 . Русский язык ужасно страдает под их пером, очиненным на манер Шиллерова.

Власами светлыми в кольцо.

Или продетыми сквозь кольцо , или свитыми в кольца , в кудри , в локоны.

Качают ветры, черный лес ,

Поросший на челе высоком.

Картина уродливая!

Уста дрожащие открыты ,

Огромны зубы стеснены.

Или открыты и уста и зубы, или уста закрыты, а зубы стиснуты.

Вот все, что привязчивая критика нашла худого в слоге. Заключим: поэмад«Руслан и Людмила» есть новое, прекрасное явление в нашей словесности. В ней находим совершенство слога, правильность чертежа, занимательность эпизодов, приличный выбор чудесного и выдержанные от начала до конца характеры существ сверхъестественных, разнообразность и ровность в характерах действующих героев и выдержанность каждого из них в особенности. Прелестные картины на самом узком холсте, разборчивый вкус, тонкая, веселая, острая шутка; но всего удивительнее то, что сочинитель сей поэмы не имеет еще и двадцати пяти лет от рождения!

Окончив литературные наши замечания, с сожалением скажем о злоупотреблении столь отличного дарования, и это не в осуждение, а в предосторожность молодому автору на будущее время. Понятно, что я намерењ говорить о нравственной цели , главном достоинстве всякого сочинения. Вообще в целой поэме есть цель нравственная и она достигнута: злодейство наказано, добродетель торжествует; но, говоря о подробностях, наш молодой поэт имеет правЫ называть стихи свои грешными.

Он любит проговариваться, изъясняться двусмысленно, намекать , если сказать ему не позволено, и кстати и некстати употреблять эпитеты: нагие, полунагие, в одной сорочке , у него даже и холмы нагие , и сабли нагие. Он беспрестанно томится какими-то желаниями, сладострастными мечтами, во сне и наяву ласкает младые прелести дев; вкушает восторги и проч. Какое несправедливое понятие составят себе наши потомки, еслњ по нескольким грубым картинам, между прелестными картинами расставленным, вздумают судить об испорченности вкуса нашего в XIX столетии!

Сноски

*1 Известие о продаже сей поэмы помещено в 33 кн. «С<ына> о<течества>». Прибавим к тому, что экземпляры на веленевой бумаге продаются по 10 р.

*2 Два первоклассные российские поэты, Дмитриев и Богданович, описывали волшебные сады, один вн«Причуднице», другой в «Душеньке». Любопытно и весело видеть, что наш молодой поэт умел подбирать колосья и цветы на том поле, на котором два великие писателя прежде его жали:

Удивленная Ветрана

Как новая Диана

Осталась между нимф, исполненных зараз,

Они тотчас ее под ручки подхватили,

Помчали и за стол роскошный посадили,

Какого и видам не видано у нас,

Из коих каждая почти, как ты... мила,

Поджавши руки вкруг стола,

Поют ей арии веселые и страстны,

Стараясь слух ея и сердце услаждать,

Потом, она едва задумала вставать,

Вдруг девушек, стола не стало,

И залы будто не бывало:

Уж спальней сделалась она!

Ветрана чувствует приятну томность сна,

Спускается на пух из роз в сплетенном нише;

И в тот же миг смычок невидимый запел,

Как будто бы сам Диц за пологом сидел;

Смычок час от часу пел тише, тише, тише,

И вместе, наконец, с Ветраною заснул.

Прошла спокойна ночь; натура пробудилась,

Зефир вспорхнул,

И жертва от цветов душистых воскурилась;

Слиянный с сладостным журчанием ручья

И с шумом резвого фонтана,

Воспел: «проснись, проснись, счастливая Ветрана!»

Она проснулася, и спальная уж сад,

Жилище райское веселий и прохлад!

Повсюду чудеса Ветрана обретала:

Где только ступит лишь, тут роза расцветала;

Здесь рядом перед ней лимонны дерева,

Там миртовый кусток, там нежна мурава

От солнечных лучей как бархат отливает;

Там речка по песку златому протекает;

Там светлого пруда на дне

Мелькают рыбки золотые;

Там птички гимн поют природе и весне,

И попугаи голубые

Со эхом взапуски твердят:

«Ветрана, насыщай свой взгляд!»

А к полдни новая картина:

Сад превратился в храм,

Украшенный по сторонам

Столпами из рубина;

И с сводом, сделанным на образ облаков

Из разных в хрустале цветов.

И вдруг от свода опустился

На розовых цепях стол круглый из сребра,

С такою ж пищей, как вчера,

И в воздухе остановился;

А под Ветраной очутился

С подушкой бархатною трон,

Чтобы с него ей кушать,

И пение, каким гордился б Амфион,

Тех нимф, которые вчера служили, слушать.

«По чести, это рай! Ну, если бы теперь, -

Ветрана думает, - подкрался в эту дверь...»

И, слова не сказав, в трюмо она взглянула,

Сошла со трона и вздохнула!

Что делала потом она во весь тот день,

Признаться, сказывать и лень,

И не умеется, и было бы некстати;

А только объявлю, что в этой же палате,

Иль в храме, как угодно вам,

Был и вечерний стол, приличный лишь богам,

И что на утро был день новых превращений

И новых восхищений;

А на другой день тож...

Дмитриев

Какая Душеньке явилась тьма чудес!

Сквозь рощу миртовых и пальмовых древес

Великолепные представились чертоги,

Блестящие среди бесчисленных огней,

И всюду розами усыпанны дороги;

Но розы бледный вид являют перед ней,

И с неким чувствием ее лобзают ноги.

Порфирные врата с лица и со сторон,

Сапфирные столпы, из яхонта балкон,

Златые куполы и стены изумрудны,

Простому смертному должны казаться чудны:

Единым лишь богам сии дела не трудны.

Таков открылся путь, читатель, примечай,

Для Душеньки, когда из мрачнейшей пустыни

Она во образе летящей вверх богини

Нечаянно взнеслась в прекрасный некий рай.

В надежде на богов, бодряся их признаком,

Едва она ступила раз,

Бегут навстречу ей тотчас

Из дому сорок нимф в наряде одинаком;

Они старалися приход ее стеречь;

И старшая из них, с пренизким ей поклоном

От имени подруг, почтительнейшим тоном

Сказала должную приветственную речь.

Лесные жители, своим огромным хором

Потом пропели раза два

Какие слышали похвальны ей слова,

И к ней служить летят амуры всем собором.

Царевна ласково на каждую ей честь

Ответствовала всем, то знаком, то словами.

Зефиры, в тесноте толкаясь головами,

Хотели в дом ее привесть или принесть.

Но Душенька им тут велела быть в покое,

И к дому шла сама, среди различных слуг,

И Смехов и Утех, летающих вокруг.

.........................................................................

Меж тем прошла она крыльцовые ступени,

И введена была в пространнейшие сени,

Отколь во все края, чрез множество дверей,

Открылся перед ней

Прекрасный вид аллей,

И рощей и полей;

И более, потом высокие балконы

Открыли царство там и Флоры и Помоны,

Каскады и пруды

И чудные сады.

Откуда сорок нимф вели ее в чертоги,

Какие созидать удобны только боги,

И тамо Душеньку в прохладе от дороги

В готовую для ней купальню привели.

Богданович

Пленительный предел!

Прекраснее садов Армиды

И тех, которыми владел

Царь Соломон, иль князь Тавриды!

Роскошно зыблются, шумят

Великолепные дубровы;

Аллеи пальм и лес лавровый,

И благовонных миртов ряд,

И кедров гордые вершины,

И золотые апельсины

Зерцалом вод отражены;

Пригорки, рощи и долины

Весны огнем оживлены;

С прохладой веет ветер майский

Средь очарованных полей;

И свищет соловей китайский

Во мраке трепетных ветвей;

Летят алмазные фонтаны

С веселым шумом к облакам,

Под ними блещут истуканы,

И мнится, живы; Фидий сам,

Питомец Феба и Паллады,

Любуясь ими, наконец

Свой очарованный резец

Из рук бы выронил с досады.

Дробясь о мраморны преграды,

Жемчужной огненной дугой

Валятся, плещут водопады;

И ручейки в тени лесной

Чуть вьются сонною волной.

Приют покоя и прохлады,

Сквозь вечну зелень здесь и там

Мелькают светлые беседки;

Повсюду роз живые ветки

Цветут и дышут по тропам,

Усеянным песком алмазным;

Игривым и разнообразным

Волшебством дивный сад блестит.

Но безутешная Людмила

Идет, идет и не глядит:

Ей роскошь светлая постыла,

Ей грустен неги пышный вид;

Куда, сама не зная, бродит,

Волшебный сад кругом обходит,

Свободу горьким дав слезам,

И взоры мрачные возводит

К неумолимым небесам.

*3 Каждому свое (лат. ). - Ред.

*4 Пропущенный в журнальном тексте стих восстанавливается как явная опечатка. - Ред.

*5 Это богатство вымысла, которое вызывает интерес, несомненно отсутствует ⇫Генриаде»: персонажи действуют мало и разговаривают еще меньше. По чести, неожиданно, что автор, рожденный с таким драматическим гением, так мало Использовал его в своей поэме (фр. ). - Ред.

FOOTNOTES>

Примечания

А. Ф. ВОЕЙКОВ
Разбор поэмы «Руслан и Людмила»,
сочин. Александра Пушкина

СО. 1820. Ч. 64. ж 34 (выход в свет 21 авг.). С. 12-32; № 35 (выход в свет 28 авг.). С. 66-83; № 36 (выход в свет 4 сент.). С. 97-114; № 37 (выход в свет 11 сент.). С. 145-155. Подпись: В.

Автор первого критического разбораЄ«Руслана и Людмилы» - Александр Федорович Воейков (1778 (или 1779)-1839), поэт, переводчик, критик, издатель и журналист. Друг В. А. Жуковского и А. И. Тургенева еще с конца 1790-х гг. На первых этапах своей литературной деятельности Воейков имел репутацию вольнолюбца, гражданственно мыслящего поэта и критика. Широкой известностью пользовались его сатира «Дом сумасшедших» (середина 1810-х гг.; текст дополнялся и изменялся до 1838 г.) и «Парнасский Адрес-календарь» (1818-1820), написанный вскоре после вступления Воейкова в «Арзамас» (в 1816) и отразивший арзамасскую литературную «табель о рангах». (См.: Лотман Ю. М. 1) АЌ С. Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени. Тарту, 1958; 2) Сатира Воейкова «Дом сумасшедших». // Учен. зап. Тартус. гос. ун-та. 1973. Вып. 306. (Труды по рус. и славян. филологии. XXI). С. 3-45).

В 1814-1820 гг. Воейков занимал кафедру русской словесности в Дерптском университете. В 1820 г. переехал в Петербург, получив при помощи Жуковского и

Тургенева место инспектора классов в Артиллерийском училище. С середины этого же года, также при поддержке друзей, стал соредактором Греча поЖ«Сыну отечества», где вел раздел критики. Однако надежды арзамасцев на то, что в своих критических выступлениях Воейков будет следовать их литературно-эстетическим принципам, не оправдались. Вызывающе высокомерный тон Воейкова усугублял идейные разногласия. На первых же порах Воейков позволил себе выпад против Д. Н. Блудова, упрекнувшего нового сотрудника в редакторской небрежности. Это повлияло на отношение арзамазцев к Воейкову самым отрицательным образом, а появившийся вскоре разбор «Руслана и Людмилы» окончательно лишил неудачливого критика их поддержки.

В собственных литературных трудах Воейков предстает в большей степени последователем классицизма, чем сторонником арзамасцев. В 1816-1817 гг. он издает переводы описательной поэмы Ж‡ Делиля «Сады, или Искусство украшать сельские виды», «Эклог» и «Георгик» Вергилия, печатает отрывки своей дидактической поэмы «Искусства и науки». Классицистские ориентации Воейкова сказались и в его отношении к пушкинской поэме.

Следуя канонической форме разбора, Воейков начинает с попытки определить, к какому поэтическому направлению относится поэма. Путь рассуждений Воейкова, определенный Бџ В. Томашевским как «схоластическая пиитика» (Томашевский. Т. 1. С. 306), приводит критика к термину «романтизм», воспринимаемому им со снисходительной неприязнью. Пересказывая содержание поэмы и разбирая характеры героев, Воейков в основном придерживается хвалебного тона, изредка, правда, сетуя на «нескромность» автора и упрекая его в недостаточной логической обоснованности деталей. Зато перейдя к заключительной части разбора - анализу поэтического языка «Руслана и Людмилы», критик уже не пытается скрыть своего недоброжелательного отношения к поэме. Его раздражают пушкинские метафоры, «низкие» выражения, придающие поэме «бурлескный» характер, и пр. Назидательная насмешливость тона Воейкова заслоняет собою прежние похвалы. Разбор вызвал нарекания не только несостоятельностью содержавшихся в нем замечаний, но и вызывающим тоном рецензента. От упреков Воейкову не могли воздержаться даже те, на чью поддержку он имел основания рассчитывать. Так, И. И. Дмитриев, отмечая, что «Воейкова замечания почти все справедливы» и повторяя сетования по поводу того, что Пушкин забывает о нравственности и «часто впадает в бюрлеск», вынужден был заметить, что «наши журналисты все еще не научатся критиковать учтиво» и что Воейков в этом не исключение (Письмо к П. А. Вяземскому от 18 октября 1820 // Старина и новизна. СПб., 1898. Кн. 2. С. 141). Отношение И. И. Дмитриева к поэме требует особого разбора, так как оно было одним из ориентиров Воейкова и на авторитет Дмитриева Воейков пытался опереться в дальнейшей полемике.

С живым интересом следивший за развитием пушкинского дарования Дмитриев ожидал появленияЉ«Руслана и Людмилы» с нетерпением. 22 июля 1819 г. он писал о Пушкине А. И. Тургеневу: «...Искренно желаю, чтобы, пользуясь свободою в сельском уединении, дописал свою поэму или, по крайней мере, прибавил хоть одну песню» (PC. 1903. Дек. С. 717). В письме Тургеневу от 10 августа того же года он просит прислать «хоть несколько стихов из поэмы» - «Батюшков раздразнил мое любопытство» (Дмитриев И. И. Соч. / Под ред. Ањ А. Флоридова. СПб., 1895. Т. 2. С. 251), однако знакомство его с поэмой происходит лишь при появлении отрывков из нее в печати. За весьма сдержанным отзывом в письме к Тургеневу - «дядя <В. Л. Пушкин. - Ред .> восхищается, но я думаю оттого, что племянник этими отрывками еще не раздавил его» (Там же. С. 262) - следует, по-видимому, ряд резко критических устных отзывов. Не случайно, сообщая Дмитриеву о выходе поэмы в свет, А. И. Тургенев адресует ему сдержанный упрек: «Не смею посылать вам ее, ибо вы, как слышу, осудили ее по отрывкам почти на ничтожество» (РА. 1867. Кн. 4. Стб. 656). О нелестных откликах

Дмитриева на поэму свидетельствует и письмо к нему Н. М. Карамзина от 7 июня: «...ты, по моему мнению, не отдаешь справедливости таланту или поэмке молодого Пушкина, сравнивая ее с «Энеидою» Осипова: в ней есть живость, легкость, остроумие, вкус; только нет искусного расположения частей, нет или мало интереса; все сметано на живую нитку» (Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб. 1866. С. 290). Разбор Воейкова был принят Дмитриевым одобрительно, однако под влиянием Карамзина и арзамасцев он был вынужден несколько уступить свои позиции. 19 сентября Дмитриев писал А. И. Тургеневу: «Кто поссорил меня с Воейковым, будто я сердит на него, что он расхвалил молодого Пушкина? Не только не думал о том, но еще хвалил его, что он умел выставить удачнее самого автора лучшие стихи из его поэмы. Я не критиковал и прежних образчиков, а только давал вам чувствовать, что по предварительной молве ожидал чего-то большего. Напротив того, в разборе Воейкова с удовольствием увидел два-три места истинно пиитические и в большом роде. Пушкин был поэт еще и до поэмы. Я хотя и инвалид, но еще не лишился чутья к изящному. Как же мне хотеть унижать талант его?» (Дмитриев. И. И. Соч. Т. 2. С. 269). А. И. Тургенев в письме к Вяземскому от 6 октября отмечает, что Дмитриев хотя и хвалит Воейкова, но «Пушкина уже не хулит» (ОА. Т. 2. С. 82). 7 октября В. Л. Пушкин сообщает Тургеневу, что Дмитриев, наконец получивший свой экземпляр поэмы, «многое в ней очень хвалит и многое критикует» (Летопись. С. 241). Тоже стремление найти компромисс звучит в уже упоминавшемся письме Дмитриева к Вяземскому от 18 октября: «Что скажете вы о нашем "Руслане", о котором так много кричали? Мне кажется, что это недоносок пригожего отца и прекрасной матери (музы). Я нахожу в нем очень много блестящей поэзии, легкости в рассказе: но жаль, что часто впадает в бюрлеск, и еще больше жаль, что не поставил в эпиграфе известный стих с легкою переменою: "La mère en défendra la lecture a sa fille" <"Мать запретит читать ее своей дочери". Перефразировка стиха из комедии Пирона "Метромания". В оригинале: "Мать предпишет..." (фр. ). - Ред .>. Без этой предосторожности поэма его с четвертой страницы выпадает из рук доброй матери» (Старина и новизна. Кн. 2. С. 141).

Митрополит Евгений Болховитинов, не связанный, в отличие от Дмитриева, необходимостью считаться с мнением арзамасцев и откровенно не принявший «еруслановщины», отозвался тем не менее о разборе Воейкова еще резче. Причина была не только в том, что митрополит, исследователь русской церковной старины, сторонник архаической традиции в литературе, считал «новомодную» поэму недостойной внимания критика. Сами рецензентские способности Воейкова вызывали сомнения митрополита; «Итак, видно Воейков надолго поселился в Питере <...>. Но не думаю я, чтобы он обстоятельно оценил все русские журналы. Это труд велик и в пересмотрении их. Только бы не так ценил, как Еруслана, за которого дельно уже ему упрекают. Худо начал он свою профессию рецензентства» (РА. 1889. Т. 2. № 7. С. 373, письмо к В. Г. Анастасевичу от 11 окт. 1820 г.).

Больше всего упреков в адрес разбора раздавалось из лагеря арзамасцев. С возмущением о нем писал А. И. Тургеневу Вяземский: «Кто сушит и анатомит Пушкина? Обрывают розу, чтобы листок за листком доказать ее красивость. Две, три странички свежие - вот чего требовал цветок такой, как его поэма. Смешно хрипеть с кафедры два часа битых о беглом порыве соловьиного голоса» (ОА. Т. 2. С. 68, письмо от 9 сент. 1820 г.). Столь же неодобрительно отзвался о «Разборе» и сам Тургенев: «О критике на Пушкина я уже писал к тебе и откровенно говорил Воейкову, что такими замечаниями не подвинешь нашей литературы» (Там же. С. 72, письмо к Вяземскому от 20 сент. 1820 г.). Еще резче высказался о разборе его брат, декабрист Николай Тургенев: «...гнусность, глупость, какая-то злость, какая-то самонадеянность и еще глухость, и еще глупость - вот что я нашел в сем разборе. Видно, у нас в литературе, думал я, как и в политических мнениях, хорошие писатели стоят против тех же варваров, против коих стоят люди благомыслящие в мнениях гражданских и политических: дураки и хамы везде с одной стороны» (Архив Тургеневых. Вып. 5. С. 239). Недовольство Воейковым высказывал и В. Л. Пушкин: «Я знаю новую поэму только по отрывкам, но кажется мне, что в них гораздо больше вкуса, нежели во всех стихотворениях господина Воейкова» (Пушкин В. Л. Стихи. Проза. Письма. М., 1989. С. 269, письмо к Вяземскому от 23 сент. 1820 г.).

Пушкин воспринял критику крайне болезненно: «Кто такой этот В., который хвалит мое целомудрие, укоряет меня в бесстыдстве, говорит мне: красней, несчастный (что, между прочим, очень неучтиво) <...>? Согласен со мнением неизвестного эпиграмматиста - критика его для меня ужасно как тяжка» (XIII, 21). Пушкин имеет в виду эпиграмму Крылова, появившуюся в «Сыне отечества» вслед за «Разбором»:

Напрасно говорят, что критика легка.

Я критику читал «Руслана и Людмилы»,

Хоть у меня довольно силы,

Но для меня она ужасно как тяжка.

Там же была помещена эпиграмма Дельвига:

Хоть над поэмою и долго ты корпишь,

Красот ей не придашь и не умалишь! -

Браня, всем кажется, ее ты хвалишь;

Хваля - ее бранишь.

(СО. 1820. № 38. С. 233).

1 Воейков противопоставляет поэму в прозе Ж. П. Флориана «Элиезер и Нефтали» (1787) «Неистовому Роланду» (1516) Ариосто и волшебной рыцарской поэме «Оберон» (1780) К. М. Виланда. Рассуждение Воейкова о поэмах в прозе (в дальнейшем считавшееся образцом педантической схоластики) опирается на нормативные поэтики и на литературную практику XVIII в. Рассуждение о возможности «поэмы» в прозе было предпослано М. М. Херасковым «Кадму и Гармонии» и стало предметом обсуждения в рецензии Карамзина. - См.: Морозова Н. П. Книга из библиотеки Гоголей: К вопросу об употреблении термина «поэма» в русской литературе // Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. Л., 1989 (XVIII век. Сб.16). С. 251-255. Воейков противопоставляет поэму в прозе Ж. П. Флориана «Элиезер и Нефтали» (1787) «Неистовому Роланду» (1516) Ариосто и волшебной рыцарской поэме «Оберон» (1780) К. М. Виланда. Рассуждение Воейкова о поэмах в прозе (в дальнейшем считавшееся образцом педантической схоластики) опирается на нормативные поэтики и на литературную практику XVIII в. Рассуждение о возможности «поэмы» в прозе было предпослано М. М. Херасковым «Кадму и Гармонии» и стало предметом обсуждения в рецензии Карамзина. - См.: Морозова Н. П. Книга из библиотеки Гоголей: К вопросу об употреблении термина «поэма» в русской литературе // Итоги и проблемы изучения русской литературы XVIII века. Л., 1989 (XVIII век. Сб.16). С. 251-255.

2 Армида - главная героиня поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим» (1575), волшебница, влюбленная в героя поэмы Ринальдо, которого она удерживает своими чарами в волшебном саду.

3 Северный Орфей - В. А. Жуковский. В четвертой песни поэмы Пушкин пародировал сюжет поэмы Жуковского «Двенадцать спящих дев» (1814-1817), что дало повод к многочисленным упрекам. Эта пародия не была ни актом литературной борьбы, ни тем более демонстрацией неуважения к Жуковскому (см. также: Томашевский. Т. 1. С. 294). Пушкин все же впоследствии сожалел о ней: «...непростительно было (особенно в мои лета) пародировать, в угождение черни, девственное, поэтическое создание» («Опровержения на критики», 1830 - XI, 144-145).

4 Названы эпическая поэма Дж. Мильтона «Потерянный рай» (опубл. 1667), повествующая о возмущении ангелов против Бога и о грехопадении человека, и эпическая поэма Ф. Г. Клопштока «Мессиада» (1748-1773).

5 «Генриада» (1728) - эпическая поэма Вольтера, повествующая о борьбе Генриха Наваррского за престол.

6 В своей знаменитойІ«Истории» Тацит (55-120) дал широкий ряд литературных портретов как главных, так и второстепенных фигур современного Рима. Говоря о поэме Вольтера, Воейков имеет в виду «Генриаду».

7 Ср. в из III песниІ«Поэтического искусства» (1672) Буало; «Нам дорог вспыльчивый, стремительный Ахилл, / Он плачет от обид - нелишняя подробность...» (Пер. Э. Л. Линецкой).

8 Настроение полотен А. Корреджио никак не соответствует эпитету «мрачный», употребленному Воейковым. В письме Гнедичу от 4 декабря 1820 г. Пушкин иронически спрашивал: «Кто такой этот В., который <...> говорит, что характеры моей поэмы писаны мрачными красками этого нежного, чувствительного Корреджио и смелою кистию Орловского, который кисти в руки не берет, а рисует только почтовые тройки да киргизских лошадей?» (XIII, 21).

9 Имеется в виду шутливая поэма-сказка Богдановичат«Душенька» (1778-1783), написанная на сюжет мифа об Амуре и Психее, в которой поэт сочувственно описывает злоключения героини, подвергшейся гонению Венеры.

10 Вступление к поэме («У Лукоморья дуб зеленый...») появилось только во втором издании «Руслана и Людмилы» (1828).

11 См.: Lycée, ou Cours de littérature ancienne et moderne. Par J. F. Laharpe. Paris an VII (1799). T. 8. P. 56

12 По свидетельству С. А. Соболевского, под именем Дельфиры Пушкин изобразил графиню Е. М. Ивелич, передававшую матери поэта слухи о его предосудительном поведении (см.: Бартенев П. И. Пушкин в Южной России // Бартенев П. И. О Пушкине. М., 1992. С. 132).

13 Речь идет о стихе: «Немножко ветрена... так что же?»

14 ВоейковЧ«не замечает» той же «погрешности» в цитируемых им стихах Дмитриева (см. с. 40 наст. изд.). По поводу «водомета» Пушкин позднее иронизировал в письме к брату от 13 июня 1824 г.: «На каком основании начал свои действия дедушка Шишков? Не запретил ли он "Бахчисарайский фонтан" из уважения к святыне академического словаря и неблазно составленному слову водомет? » (XIII, 98).

15 Суть претензий Воейкова вызвала недоумение. Сперва решили, что он возражает против перехода е в ё. А. Е. Измайлов в «Благонамеренном» привел примеры собственных рифм Воейкова, в которых осуществляется подобный переход: «оплот - ревёт» (см. с. 74 наст. изд.). В ответе на антикритику А. А. Перовского М. Кайсаров проясняет причину неудовольствия Воейкова: переход е в ё допустим, по его мнению, в русском, низком, варианте: «копье» - «копьё», ибо такой переход характерен для низкого языка. В высоком, славянском, к которому принадлежит форма «копие», он не приемлем, слово «копиё» представляет собой совмещение не совместимого (см. с. 87 наст. изд., также: Томашевский. Т. 1. С. 308).

16 Воейков имеет в виду труд И. К. Готшеда «Deutsche Sprachkunst» (1748).