§3.1.3. Два этапа творчества л. Витгенштейна — «Логико-философский трактат» и «Философские исследования. Смотреть что такое "Витгенштейн, Людвиг" в других словарях Людвиг витгенштейн личная жизнь

Поводом подумать о личности одного их самых оригинальных философов ХХ века, каковым является Людвиг Витгенштейн, послужила для меня интереснейшая статья Б.В. Бирюкова и Л.Г. Бирюковой «Людвиг Витгенштейн и Софья Александровна Яновская» . В этой статье не только проливается свет на загадочный для биографов Витгенштейна эпизод из его жизни - на его поездку в СССР в 1935 году, но и ставится вопрос, который мне бы не хватило духу поставить в научной публикации, а именно, не дутой ли величиной является Витгенштейн. Нельзя не отдать должное решительности и научной добросовестности авторов - сегодня «не принято» вести серьёзный разговор о значимости того или иного мыслителя, а авторитеты определяются индексом цитирования или любовью публики к магическим формулам, вроде «Язык - дом бытия». С Витгенштейном случай особый. В каком-то смысле «за него» аналитическая традиция, начиная с Рассела, представленная людьми, претендующими на трезвость ума. С другой стороны, фильм о Витгенштейне снимает «авангардный» и во всех отношениях «нетрадиционный» режиссёр Деррек Джармен, т.е. права на Витгенштейна демонстрирует маргинальная среда. Достаточно познакомиться с материалами, опубликованными в сборнике «Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель» , чтобы понять, почему это так. Личность Витгенштейна сопоставима с личностью Сократа, его жизненный обиход и повороты судьбы производили на современников большее впечатление, чем идеи и труды. Эффект Витгенштейна хорошо выразил его отечественный биограф В. П. Руднев, назвав Витгенштейна «божественным» . В этом эпитете есть и снижающая ирония, и двусмысленный комплимент, но больше - удивления.

У меня нет никаких новых данных о Витгенштейне, т.е. у меня нет оснований для научного разговора, а есть только некоторые интуиции литературного характера, материалом которых служат периферийные обстоятельства и просто догадки. Я попытался вообразил себе персону Витгенштейна, воспользовавшись условной стилистикой фильма Деррека Джармена и обращаясь к биографическим материалам лишь за деталями. На мой взгляд фильм Джармена очень хорош, и личность Витгенштейна там передана убедительно, но у меня получилась иная «версия» Витгенштейна, этическая.

Витгенштейн представляется мне невротиком с обострённой рефлексией, для которого центральным вопросом жизни был вопрос: «За что я гомосексуалист?» В нём каждодневно происходило столкновение вожделеющей гомосексуальной телесности и неистового романтически-идеалистического разума. Но первая струя - его гомосексуализм, была доминирующей. И сейчас ещё гомосексуалист не живёт в ладу с собой и миром, а что уж говорить про культурного человека XIX века, христианина, еврея по крови, уроженца сверхреспектабельной буржуазной Вены. Но Витгенштейн это не пациент Фрейда. Из их общения ничего бы не вышло. Фрейд «помогал» человеку с маленьким сознанием и коротенькой рефлексией перестать бояться и стесняться того, чего обязывали бояться и стесняться привычка и социокультурные навыки. Чувственные аффекты вне нравственности, освобождённые от «предрассудков», телесность, реализующая себя во всех отношениях свободно - к такому результату ведёт фрейдовская эмансипация тела. Её успехи очевидны: массовая культура сделала общим местом противоборство маньяка и психоаналитика, поместила в каждую голову «компетентность» в вопросах психологии и пола, напечатала в каждом журнале психологический тест, и процесс, запущенный Фрейдом, идёт всё дальше и дальше под девизом «Удовольствие - высшая ценность!». Но этот путь эмансипации тела не мог бы пройти в XIX веке (округлим до 1918 года) человек культуры. Чайковский, Танеев, Брамс - факты из жизни этих людей свидетельствуют об их борьбе со своим явным или латентным гомосексуализмом. Они навсегда были обречены на тяжёлое внутреннее противоречие, нравственное нетерпение себя, удивление и кошмар от себя. Гомосексуализм свой они не могли сделать предметом явного осознания, не признав себя тем самым носителями чудовищного «порока и извращения», т.е. не признав себя изгоями. Для Чайковского актуален был не «бытовой» гомосексуализм, который современному невротику самое большее осложнит жизнь необходимостью человеческих контактов, которых он боится (таким, мне кажется, был Готтлоб Фреге), здесь под вопрос ставится собственное бытие как нравственного человека, отрицание которого равносильно смерти. Эту невыносимую тяжесть борьбы с телесностью, которая не может закончиться ничем иным, кроме как гибелью героя, изображает знаток проблемы Томас Манн в своей новелле «Смерть в Венеции» и, столь же убедительно, - Лукино Висконти в одноименном фильме. Попытка свести дело к психофизике, объяснить всё генами, рефлексами, нейронами, розгами, пролетарским происхождением или чем-либо иным житейским, обыденным, пошлым для человека культуры в то время была почти невозможна; и Оскар Уайльд выгнал бы Фрейда с возмущением. Фрейдизм и психоанализ обывательски и «мелкобуржуазно» пошлы, они несовместимы с «большим стилем» культуры XIX века.

Витгенштейн младше Верлена, Уайльда и Пруста, т.е., вообще говоря, вполне мог бы внутренне «легализоваться», но для него это не представлялось возможным. По своему духу Витгенштейн старше своего времени. Убавить ему ума, добавить жажды славы и властных амбиций, и получился бы фанатичный предводитель религиозной секты - его личность уникальна по степени внутреннего нравственного напряжения. Это единственное, что может объяснить Витгенштейна в целом: он не был в полном смысле этого слова ни учёным, ни философом, и не ясно, был ли он где-либо по-настоящему талантлив, доминировала ли в нём какая-либо даровитость, которая определяет жизнь и судьбу учёного, философа или художника, когда достигает известной величины. После Первой мировой войны толстовство могло быть уделом только того, кто внутренне не слабее Толстого, и Витгенштейн был, мне кажется, наделён мощным «классическим» нравственным сознанием, жившим в теле гомосексуалиста в эпоху эмансипации и крушения культуры XIX века. Это не могло не быть причиной внутреннего разлада, достигшего в силу обострённости всех его реакций, огромного и разрушительного масштаба. Пока было возможно, пока старый мир стоял, Витгенштейн пытался найти опору в главных ценностях этого мира - в науке и в искусстве. Этим объясняется его необычайная активность, заинтересованность и разбросанность в учёбе, научных занятиях, переписках, поездках и контактах. Ещё одной ценностью был патриотизм, воплощённый в наступившей мировой войне, которая для немецкой, австрийской, а также английской, французской и русской буржуазии представлялась делом настолько правым и хорошим, что молодые поэты (например, Георг Тракль и наш Николай Гумилёв), музыканты (Фриц Крейслер), учёные (сын Виламовица-Мёлендорфа) и художники, которые в наше время все в основном пацифисты и уклонисты, охотно и даже добровольцами уходили на фронт. Так и брат Витгенштейна - пианист, и сам Людвиг, на взгляд любой призывной комиссии непригодный к службе, отправились добровольцами. Что двигало Витгенштейном? Внутренняя сила нравственного сознания, которое кормилось общей тогда иллюзией, что разумно и хорошо всё, что совершается в благоустроенной и беспримерно богатой Европе . Охлаждение наступило, как мы знаем, очень скоро, и разочарование, которое сопровождало гибель рациональной и, одновременно, романтической эпохи XIX века, определило весь послевоенный строй жизни. Прежнего рая не вернуть, а потому - всё можно. Столпы культуры, которая помогала Витгенштейну спасаться от себя, т.е. от своей гомосексуальности, рухнули, не стало внешней опоры для его нравственного Я. Витгенштейн пишет «Логико-философкий трактат», как Флоренский - «Столп и утверждение истины», т.е. с приоритетом стиля над содержанием. Стиль трактата только кажется позитивистским, претендующим на доказательность. На самом деле, это примитивизм, который сопровождается тривиализацией и символизацией содержания. Последнее - самое главное. «Трактат» - это символ, это демонстративное «начинаем всё сначала», его профетические положения звучат в стиле модернистской мистерии: «Люди, львы, орлы и куропатки». Можно вообразить рисунок на афише мистерии «Логико-философский трактат»: в подобии садовой беседки, сооружённой из обгорелых досок, на фоне развороченного войной парка сидит на бревне человек в военной шинели с клеёнчатой тетрадкой в руках. Витгенштейн, как известно, делал записи именно в таких тетрадках и в окопе творил философию «заново» не за письменным столом, поэтому получилось у него по содержанию «не очень», но ярко, гордо и символично. Интуиция к стилю объясняется всё той же его внутренней борьбой с собой. Бывает так, что никакие самые глубокие мысли и теоретические построения не могут облегчить душевных мук, а простая мелодия может. Для Витгенштейна «всё сначала» было такой мелодией, мотивом, привлекательным для него во всём по сродству любого начинания нового с его надеждой на обретение внутренней гармонии. Он всё время искал среду, в которой мог бы чувствовать себя легче в своём конфликте с телесностью и искал на эмоциональном, а не на рациональном уровне. Концепции и теории не могли ему помочь своим содержанием, но только стилем и формой. Я думаю, это у многих так, но Витгенштейн был страдальцем из страдальцев.

Итак, с происшедшим во время войны культурным переворотом Витгенштейн лишился поддержки культурной среды. Представим себе, что Брамс или Чайковский дожили до 30-х годов, общаются с Фрейдом и читают Пруста. Я думаю, они бежали бы без оглядки в тёмный лес и горы, мир представился бы им сошедшим с ума. Витгенштейн первое время пытается продолжать борьбу с собой по-старому и для этого пытается скрыться от послевоенной раскрепощённой общественности, остаться наедине с собой, природой, «простыми» людьми, детьми и Толстым, в котором он ищет опоры автономии своего нравственного сознания. Если бы Витгенштейн был пошл, то он использовал бы раскрепощение нравов в свою пользу. Но он был весь снизу доверху нравственным субъектом и хватался за любые поводы, чтобы не ехать в Кембридж, потому что Кембридж манил и соблазнял его в плохом смысле этих слов. Дух новой эпохи «после нас хоть потоп» он должен был чутко уловить. Но горное селение не было создано для отшельника такого масштаба: эксперимент с преподаванием не удался, детей он, скорее всего, действительно бил от всей души, мстя за отсутствие в них спасительной для него чистоты. Витгенштейну было бы комфортней в обстановке запретов, чопорности, буржуазности старой Вены, но её уже не было. В конце концов, он сдаётся и попадает в Кембридж, где его встречает знаменитый экономист Мейнард Кейнс - гомосексуалист, не делающий из этого проблем, и предводитель гомосексуального сообщества. Витгенштейну всегда было в тепличной обстановке Кембриджа очень плохо. Он оказался вовлечён в гомосексуальную «тусовку», его телесность временно одержала верх, что сопровождалось нравственными страданиями, которые не с кем было разделить - слова «краснеть», «смущаться», «стесняться» не подходят для реакций Витгенштейна, но в той или иной ситуации были бы уместны для Кейнса, - они были как будто из разных миров. Конечно, временами гомосексуальное в себе Витгенштейн попытался сделать обыденным, привычным и тем самым умерить, лишить его роли доминанты, но из этого ничего не выходило, он продолжал ощущать это своё начало как болезненную часть себя и не освобождался от самокопания и самообличения.

Странный стиль преподавания, который мог показаться «причудами гения» на самом деле был следствием фатальной раздвоенности Витгенштейна, его неспособности «профессорствовать», т.е. думать о чём-либо сколько-нибудь долго и последовательно. Иногда его должно было охватывать омерзение от учёных мыслей и занятий, как от праздного, ненужного и тщетного по сравнению с нравственной проблемой его личности. Постоянное внутреннее движение нравственного сознания не позволяло ему даже читать философские книги - восприятие непрерывно сбивалось потоком собственных мыслей и чувств, которые вызывались в нём по всякому поводу. Не будь Витгенштейн невротиком и гомосексуалистом, а главное, не будь он собой, он был бы, несомненно, крупной фигурой в том деле, которым захотел бы заняться. Я не думаю, что это непременно была бы философия, логика или математика, но даровитость его кажется мне несомненной.

Популярность Витгенштейна в Кембридже - внезапная, полная и длившаяся до конца его жизни, объясняется рядом факторов социокультурного характера. Англичане знают толк в чудачествах: и Рассел фигура специфическая, а Мур и подавно, так что появление чудака из чудаков - Витгенштейна не могло пройти незамеченным. Главное же, что он был искренен и исполнен неподдельного пафоса мысли. Эта его интеллектуальная нативность, своего рода примитивизм в самой его фигуре и в его мыслях, честность ума не могли не привлечь кембриджских «ботаников». (Было бы интересно сравнить появление и популярность Витгенштейна в Кембридже с появлением и популярностью Джордано Бруно в Витенберге.) Вхождение же Витгенштейна при возвращении в Кембридж в гомосексуальное сообщество, которое, как и сегодня, в некоторых сферах жизни задаёт тон, закрепило результат. Трудно представить, что гомосексуальная инициация Витгенштейна в Кембридже случилась ещё до Первой мировой войны, в тот период он ещё мог на что-то опереться в попытке обмануть свою гомосексуальность и самого себя. Форма этого обмана - энтузиазм, эксцентричность, чудачество.

В поиске среды, в которой он не чувствовал бы боли, Витгенштейн обращается к социальным новшествам своего времени. СССР не мог не показаться ему привлекательным хотя бы по имиджу, который создавала себе страна - молодые и мускулистые рабочие и работницы, со спокойствием и радостью в свежих лицах единым строем вышагивающие к светлому будущему, визуально ласкали и соблазняли страдающего Витгенштейна. Здесь сказались и левацкие симпатии окружения, и близкие романтическому сознанию Витгенштейна идеи равенства и братства с простыми людьми. «Простота» здесь специфическая - тяга гомосексуалиста аристократа к такому же простолюдину хорошо описана Прустом (барон Шарлю). Но для Витгенштейна эта тяга бессознательно маскируется (рационализируется) нравственно безупречным мотивом - вдруг люди в СССР живут иначе, относятся друг к другу иначе, вдруг их помыслы едины и чисты? Здесь, вливаясь в массу, кажется, можно начать жить как часть коллективного тела, испытывая ту радость обезличивания, какую испытывают большинство от коллективных или командных действий (такого рода интуиции гениально поняты и прочувствованы Андреем Платоновым). У Витгенштейна был военный опыт, он ходил строем, спал в казарме, лежал в окопе, делил опасность с другими, т.е. испытывал ощущение принадлежности людской массе, коллективному телу. Радикализация этого опыта была увидена им в жизни советских людей. Феномен «самозабвения» можно и сегодня наблюдать в рабочих коллективах на производствах, где рабочий день фактически ненормирован (по тем или иным причинам). Рабочие, в особенности прибывшие из ближнего зарубежья, проводят иногда на работе - в цехе, мастерской и т. п. сутки, двое, трое, неделю, несколько недель. Как в антиутопиях, рабочие живут прямо на производстве, спят почти не раздеваясь в подсобках, питаются чем-попадётся, хотя и обеспечены некоторыми принесёнными с помойки и отремонтированными бытовыми приборами - стиральной машиной, холодильником, чайником и телевизором. При этом и местные рабочие, и прибывшие на заработки не проявляют какой-то особой «капиталистической» озабоченности деньгами, так что задержки выплат, если они случаются, не вызывают бурь возмущения, как и финансовые наказания со стороны администрации. На мой взгляд, когда вследствие комфортности нахождения в коллективе для человека отходят на задний план его производственные, финансовые, бытовые или семейные обстоятельства, то это ни что иное, как проявление инфантилизма. Испытываемые здесь и теперь позитивные эмоции коллективизма «вытесняют» все иные мотивы и интересы, люди как будто «заигрались», забыли кто они, что и зачем они делают. В подтверждение могу сослаться на то, чем рабочие, живущие в цехе, питаются - сникерсы, пряники, лимонад, и на манеру их общения друг с другом (вне зависимости от возраста) - шлепки, толчки, щелбаны, возня . Схожему аффекту и тоже не без инфантилизма поддался Витгенштейн, когда почувствовал в себе тягу к советским массам. Он хотел жить в казарме, в бараке с простыми людьми, а не работать профессором, он искал неиспорченного окружения, пусть даже и пропитанного идеологией, с которым он мог бы слиться и заставить тем самым свой порок умолкнуть.

Чтобы отправиться в СССР, нужен был какой-то научный предлог. Рекомендация Рассела открывала возможность изложить его послу СССР в Лондоне и наверное Рассел помог Витгенштейну предлог изобрести - он полистал журналы и порекомендовал назвать фамилии Колмогорова, Жегалкина, Гливенко и некоторые другие. Ясно, что имена С.А. Яновской и Т.Н. Горнштейн, с которыми Витгенштейн главным образом и общался в СССР, в разговоре не звучали, поскольку про них ни Рассел, ни Витгенштейн ничего не знали. Яновской и Горнштейн поручено было как проверенным коммунисткам «поработать» с Витгенштейном. Разумеется, Витгенштейна «пасли» спецслужбы и, скорее всего, хотя виза и была туристической, поездка его планировалась индивидуально, и ездил он не в составе группы туристов. ГПУ наверняка хотело завербовать Витгенштейна, с ним соответствующую работу вели, а когда надо было отчитываться, отчитались об успешности этой работы. Именно этим можно объяснить появление в 1998 году на всемирном философском конгрессе в Бостоне сообщений о том, что Витгенштейн был советским агентом (я, к сожалению, не знаю, кто именно об этом докладывал). Ясное дело, что он им не мог быть в силу своих личностных особенностей, но числиться в списках мог вполне, а может быть и теперь ещё числится. Разочарование Витгенштейна от поездки в СССР понятно. Мечта осталась мечтой, и его разговоры о повторной поездке были не более чем воспоминанием о мечте. Витгенштейн, ожидавший от каждой перемены в жизни облегчения своей тяжёлой участи, особенно многого ждал от поездки в СССР, так что и воспоминания о своём энтузиазме были для него дороги.

Витгенштейн не попал под влияние ни немецкого, ни советского тоталитаризма. В замечательной картине «Гибель богов» уже упомянутого ранее Лукино Висконти главный герой - невротик, не способный контролировать свои чувственные аффекты и страдающий от своей порочности, обретает силу и уверенность в нацизме, причём как в его маскулинной эстетике, так и в коллективном теле. Этот персонаж выведен по следам Ставрогина и Витгенштейн близок им обоим в своей слабости, но не в своей силе. Он не мог бы попасть ни в наци, ни в террористы благодаря своим могучим нравственным силам. Вдобавок его удержали бы и национальность, и взыскательность ума, и, что немаловажно, вкус. В силу последнего он прошёл мимо всякого модного эзотеризма - как восточного, так и западного толка. Именно вкус, эстетическое чутьё привели его к рационалистам англичанам, каждый раз начинающим философию «заново» (стиль Витгенштейна и Рассела - это строгий, «прозрачный» поздний модерн), а не к академическим немецким философам вроде Николая Гартмана (эклектика, биденмайер), мистификаторам, таким как Мартин Хайдеггер (тоталитарный ампир) или теософам (французистый, «цветущий» модерн). Близкий по духу обновления Эдмунд Гуссерль отпугнул бы Витгенштейна «профессорством» и гигантоманией (его стиль - пафосный конструктивизм) - для Витгенштейна характерна камерность .

Жизнь Витгенштейна содержит множество примеров постоянного стремления лишиться комфорта и стабильных жизненных условий. Витгенштейн скорее всего считал себя слишком порочным для них, недостойным и незаслуживающим благ жизни. Меньше всего он ставил себе в заслугу свои философские труды. Возникшие у него прочные гомосексуальные привязанности добавляли к убийственной самооценке мысль о слабости воли и неспособности противостоять пороку. Он должен был казнить себя и за то, что в связь с ним был вовлечён другой человек. Его работа санитаром и лаборантом в госпитале во время Второй мировой войны должна была ощущаться как искупление. Вместе с тем, он, видимо, не был религиозен, и значит искупление происходило перед лицом внутреннего судии. В каком напряжении проходила вся его жизнь страшно даже подумать, и его мало кто мог понять среди кембриджских друзей, людей известных и знаменитых, слишком вовлечённых в сюжеты науки, политики, честолюбия и прогресса.

Крупнейший философ нашего времени Людвиг Витгенштейн парадоксален и харизматичен. Удивительно, но этот человек, напряженно переживавший собственную отрешенность от современников, всегда считавший, что его идеи неправильно поняты и извращены, во многом способствовал формированию принципов современного мышления. Философия до него строила теории мироздания с древности. Витгенштейн же был одним из тех мыслителей, под влиянием которых эта наука стала по преимуществу философией языка: она исследует, что и как мы можем сказать о мире. В глазах большинства людей философия выглядит самым отвлеченным делом, которое только можно придумать. В действительности работа с основами нашего мышления всегда имеет огромные последствия, она предопределяет судьбу культуры. Витгенштейн походил на философов Древней Греции тем, что осмеливался жить как философ. В наше время человек, для которого философия — не профессия, не развлечение ума, не средство для чего бы то ни было, а естественная форма жизни, поражает воображение.

Шезлонг в атмосфере Кембриджа

Оксфордский профессор Джон Мэббот, никогда до того не видевший Людвига Витгенштейна, столкнулся с ним в холле одной философской конференции. Витгенштейн выглядел по своему обыкновению. Положенных профессору философии шляпы и галстука он в жизни не носил. Решив, что незнакомец в шортах и с рюкзаком ошибся дверью, Мэббот заметил:

— Боюсь, здесь собираются философы.

— Я боюсь того же самого, — ответил Витгенштейн. Мысль о философии как профессии была Витгенштейну отвратительна. По его словам, лучше читать детективы, нежели кембриджский философский журнал «Mind». Сам он, разумеется, так и поступал. Однажды друг Витгенштейна Морис О"Кон Друри рассказал ему о своем приятеле, который отказался защищать диссертацию, поскольку понял, что не сделает в философии ничего оригинального. Витгенштейн объявил, что за это приятелю Друри и следовало присудить степень доктора философии. В другой раз Людвиг написал так: «Начало подлинной оригинальности в том и состоит, чтобы не желать быть тем, чем вы не являетесь». Его приводил в несказанный восторг библейский стих: «Какая польза человеку, если он завоюет весь мир и при этом потеряет свою душу?»

Своим ученикам он советовал найти себе лучшее применение. Чем плохо выучиться какому-нибудь дельному ремеслу? На тот счет, что кто-то из них способен воспринять его философию, Витгенштейн не строил иллюзий: «Мои размышления напоминают плакат над кассами английского вокзала «А вам действительно необходимо ехать?» (Дело было сразу после Второй мировой войны.) Как будто, прочитав его, кто-то скажет самому себе: «Если хорошенько подумать, то нет»». Тихий английский юноша, математик Фрэнсис Скиннер, подружившись с Витгенштейном, к несказанному ужасу родителей, стал слесарем. Тот же Друри, бросив философию и Кембридж, отправился помогать безработным Ньюкасла. Молодые люди невольно копировали интонации и жесты Витгенштейна. Когда в старости Витгенштейн посетил в Америке лекцию своего бывшего ученика Нормана Малкольма, студентам он показался «вылитым Малкольмом».

Атмосферу Кембриджа Людвиг находил удушающей. По его утверждению, лично его спасало то, что он умеет «вырабатывать собственный кислород». Имя Витгенштейна было окружено множеством смелых предположений. Про него рассказывали, что наиболее существенным предметом домашней обстановки ему служит шезлонг. Что он читает свои лекционные курсы, растянувшись на полу и задумчиво разглядывая потолок. Оставить «бессмысленную работу преподавателя» («это как смерть заживо!» — писал он в сердцах, возможно, сгущая краски) Витгенштейну долгое время препятствовала тривиальная нужда зарабатывать на жизнь. Когда наконец философ подал в отставку и перебрался в Ирландию, в Кембридже говорили, будто он уехал пасти овец в Турцию.

Университетские лекции Витгенштейна, совершавшиеся у него на квартире, отличались своеобразием, хотя, надо сознаться, — не до такой степени. Во-первых, знаменитых шезлонгов было два. Они поочередно и служили лектору вместо кафедры. По полу профессор не катался. Помимо того, имелись ломберный столик, заменявший Витгенштейну письменный, стул, несгораемый сейф для рукописей и большая печь, которая на время лекций играла роль эпитета для туго соображающих слушателей («С тем же успехом я мог бы распинаться перед этой печью!»). В углу были свалены кипы детективных журналов. В соседней комнате, служившей профессору спальней, стояла раскладушка. Студентам полагалось являться со своими стульями либо устраиваться на полу.

То, что у Витгенштейна называлось словом «лекция», не проистекало ни из каких учебных планов. Она состояла в том, что Витгенштейн принимался философствовать прилюдно и вслух, разбирая ту проблему, которая в данный момент владела его умом. Он просто пускал посторонних в свой бешено работающий мозг. «Это было одним из проявлений его абсолютной, беспредельной честности», — вспоминает Малкольм. Разумеется, в такой «лекции» не оказывалось ни грамма отстраненного профессорского артистизма, бывшего, в глазах Витгенштейна, всего лишь морочившим студентов кривлянием. По свидетельству очевидцев, ход его рассуждения время от времени прерывался сообщениями «Я дурак» и выражениями сомнения в том, что на этот раз он сумеет продолжить.

На деле занятия никогда не заканчивались раньше вечера, оставляя Витгенштейна в полном изнеможении. Едва его слушатели со своими грохочущими стульями направлялись к двери, он умоляюще обращался к кому-нибудь из них: «Пойдем в кино?» По пути в кинотеатр он обыкновенно покупал булочку с изюмом или пирог с мясом, чтобы съесть во время сеанса. Подобно детективам, кинематограф был для него насильственным способом выключить измученный мозг. Потому его предпочтения распространялись на непритязательное американское кино. В английских фильмах он находил тяжесть вымученного интеллектуализма, возможно, по причине предубеждения против английской культуры вообще. Живя в Англии, Витгенштейн не был англофилом.

Сын миллионера

Витгенштейн избегал быть в центре внимания и уклонялся от любых контактов, которые считал для себя нежелательными. Больше всего на свете он ненавидел тех, кто интересовался его частной жизнью. Когда издатель однажды попросил его дать о себе биографические сведения, Людвиг был взбешен: «Пишите, что вам угодно, только я не могу понять, зачем рецензенту нужно знать мой возраст. Возможно, он верит в астрологию, тогда я могу сообщить дату и час своего рождения, чтобы он смог составить мой гороскоп».

Людвиг Витгенштейн родился 26 апреля 1889 года в Вене и умер 29 апреля 1951 года от рака простаты в Кембридже. После его кончины многие уважаемые издания, в частности лондонская The Times, сообщали, что Витгенштейн происходил из известного княжеского рода. (Мы по справедливости вспомним хотя бы графа Петра Христиановича Витгенштейна, чей корпус в войну 1812 года прикрывал от Наполеона Санкт-Петербург.) Путаницы добавили некоторые из самих «аристократических» Витгенштейнов, которые соглашались подтвердить их родство. История семьи Витгенштейна темна и запутанна и, скорее всего, потому, что в ноябре 1938 года эсэсовцы сожгли синагогу в Корбахе, где погиб ее архив.

Отец Людвига Карл Витгенштейн был крупнейшим промышленником, королем сталелитейной индустрии Дунайской монархии. Про него говорили: «австро-венгерский Крупп». К этому факту своей биографии Витгенштейн примерялся так: «Мой отец был бизнесменом. И я тоже бизнесмен. Я хочу, чтобы моя философия походила на бизнес. Чтобы она что-то улаживала, приводила в порядок».

Кончина отца в 1913 году сделала его одним из богатейших людей Европы. Накануне мировой войны крупные денежные переводы от неизвестного им лица получили выдающиеся австрийские поэты Георг Тракль и Райнер Мария Рильке, впоследствии художник Оскар Кокошка, венский архитектор Адольф Лоос. Людвиг объяснил свой жест семейной традицией. И это были не пустые слова. Не кто иной, как Карл Витгенштейн, финансировал строительство прославленного венского выставочного зала Сецессион. Легенда о девяти концертных роялях, стоявших по комнатам дворца Витгенштейнов, дает понятие о преимущественном направлении художественных интересов семьи. Главным увлечением всех была музыка. Домой к Витгенштейнам по-дружески захаживал Брамс.

Из четырех братьев Людвига трое покончили с собой. Четвертому брату, Паулю, все прочили будущее великого пианиста. Он начал с успехом концертировать еще до Первой мировой войны. На фронте виртуозу оторвало правую руку. Артистическую карьеру, прервать которую Пауль не захотел, ему пришлось продолжать, играя одной рукой. Специально для него фортепьянную музыку для левой руки писали Рихард Штраус и Морис Равель. Знаменитый ре-минорный концерт Равеля, к слову сказать, и был написан для левой руки Пауля Витгенштейна. С ним хотел сотрудничать Прокофьев, но Пауль объявил, что не понимает в его музыке ни единой ноты, и просил композитора музыку для него не писать. Людвигу вся эта затея была порядком не по душе. Он убеждал своего несчастного брата, что публика ходит на его концерты с целью поглазеть на однорукого пианиста. Впрочем, музыкальные интерпретации Пауля ему никогда не нравились. С явным удовольствием Людвиг Витгенштейн вспоминал такой случай. Однажды в юности он занимался у себя в комнате, когда к нему ворвался Пауль с криком: «Я не могу играть, когда ты дома. Я ощущаю твой скептицизм, проникающий даже сквозь стены».

Людвига отличало какое-то необыкновенное переживание музыки. Подлинная история из его кембриджских времен в изложении Малкольма гласит: «У одного студента, который жил во дворике Уэвелла этажом или двумя ниже Витгенштейна, было пианино, на котором этот студент часто играл. Звуки доходили до комнат Витгенштейна и приводили его буквально в состояние бешенства, особенно когда музыка была ему знакома. Он не мог думать, когда слышал пианино. Витгенштейн решил эту проблему характерным для него способом. Он приобрел большой подержанный вентилятор, который издавал при работе ровный гул, громкость которого была достаточна, чтобы заглушить пианино. Я приходил к нему несколько раз на философские беседы, когда работал вентилятор, но этот рев никак не давал мне сосредоточиться, в то время как Витгенштейна он нимало не беспокоил». Он отлично играл на кларнете, одно время даже подумывал сделаться дирижером симфонического оркестра, в мастерской венского скульптора Дробиля вылепил бюст своей подруги, красавицы-шведки; построил роскошный особняк для другой красавицы — своей сестры Гретль, дружившей с Фрейдом, после чего с большим удовольствием так и подписывался: «архитектор Витгенштейн». Наконец, нобелевскую премию по литературе он не получил, скорее, по недосмотру Нобелевского комитета. Автора «Логико-философского трактата» давно числят среди признанных классиков немецкой литературы. Напомним себе, что за философские труды нобелевскими лауреатами в области литературы становились Анри Бергсон в 1927 году и Бертран Рассел в 1950-м.

При всех своих художественных наклонностях Витгенштейн не видел в себе настоящего художественного дарования. «В моих художнических акциях нет ничего, кроме хороших манер, — писал он. — Мой дом для Гретль — плод бесспорного музыкального слуха, хороших манер, выражение большого понимания (некоей культуры и т. д.). Но в нем нет первобытной жизни, дикой жизни, стремящейся вырваться наружу». Тогда как, по его здравому размышлению, во всяком стоящем искусстве должен жить дикий зверь.

Дилемма с пропеллером

Преддверием своего пути в философию Витгенштейн считал один случай из детства. Восьми- или девятилетним мальчиком он стоял на пороге дома и мучительно размышлял: «Зачем люди говорят правду, когда врать гораздо выгоднее?»

Правду сказать, юный Людвиг не имел наклонности ни к чему, кроме техники. В шесть лет он сконструировал швейную машинку. Страсть к всевозможным механизмам, техническим приспособлениям и ремеслам осталась в нем на всю жизнь. «В Тринити-колледж Витгенштейн как-то брал меня с собой, чтобы взглянуть на один хорошо работающий туалет и изучить его конструкцию», — вспоминает Норман Малкольм. «Даже в последние годы своей жизни, — пишет финский логик Георг фон Вригт, — он мог провести целый день среди своих любимых паровых машин в музее Южного Кенсингтона». Ученые дамы были предметом его особенного безразличия. «Но он был очарован, увидев миссис Летти Рэмси за каким-то сложным шитьем, захотел понаблюдать за ней и узнать, как это делается», — вспоминает одна из знакомых Людвига.

Философия стала для Витгенштейна последствием чересчур пристального внимания к техническим вопросам. По окончании школы в 1906 году он собирался учиться у знаменитого физика Людвига Больцмана. Но учеба не состоялась: Больцман покончил с собой. И Витгенштейн всерьез увлекся воздухоплаванием. Учась на инженера в Манчестере, он сосредоточился на расчете пропеллера. Это оказалось сложной задачей, заставившей его заинтересоваться логическими основаниями математики. Так в 1911 году Витгенштейн попадает в Кембридж к Бертрану Расселу. Со слов последнего, по прошествии месяца их разговоры стали касаться другого вопроса:

— Скажите, пожалуйста, круглый ли я идиот или нет?

— Друг мой, я не знаю. А почему вы спрашиваете?

— Потому что, если я круглый идиот, я стану воздухоплавателем. А если нет — философом.

Сомнения обоих собеседников в совершенной гениальности Витгенштейна отпали к следующему лету. «Снежная лавина его интеллекта заставляет меня казаться себе маленьким снежком, — записывает Рассел. — Он говорит, что каждое утро начинает работу с надеждой и оканчивает ее каждый вечер в полном отчаянии». Рассел волнуется, как бы Витгенштейн не покончил с собой. Но Людвига терзает мысль о смерти совсем поиному. Его мучит нестерпимый страх, что внезапная смерть помешает ему закончить что-нибудь великое. Первый ученый доклад Витгенштейна в Клубе моральных наук в Кембридже раскрывал тему «Что такое философия?» и отличался царственной краткостью. Он продолжался четыре минуты.

Грянувшая в 1914 году мировая война изменила жизнь друзей. За несвоевременный пацифизм Бертран Рассел сел в тюрьму. Витгенштейн, подданный австро-венгерской монархии, освобожденный от военной службы по состоянию здоровья, пошел на фронт добровольцем. Там же в Галиции он приобрел «Краткое изложение Евангелия» графа Льва Толстого. Этическое учение позднего Толстого, развивавшее идеи противодействия злу как заблуждению, непротивления ему насилием и бескорыстного служения людям, произвело на Витгенштейна огромное впечатление. Много лет спустя он говорил о Толстом: «Вот настоящий человек. У него есть право писать». Выдающийся немецкий логик Фреге писал Витгенштейну на фронт беспокойные письма, волнуясь о том, хватает ли у него времени для занятий логикой. В начале лета 1916 года Витгенштейн, по всей видимости, угодил в самое пекло Брусиловского прорыва русских, стоившего Австро-Венгрии полтора миллиона ее солдат. Об этом можно догадываться по перерыву в его дневниковых записях. Они начинаются вновь с жалобы на то, что он потерял нить своего математического рассуждения.

Философ закончил войну на горе Монтекассино в окрестностях Неаполя. Досуг итальянского плена позволил ему дописать книгу, названную им «Логико-философский трактат». По старой дружбе Рассел попытался было написать предисловие. Такая рекомендация из уст маститого философа открывала дорогу сочинению никому не известного автора. Витгенштейн объявил предисловие Рассела поверхностным и неверным, искажающим его мысль, и отказался публиковать свою книгу с таким предисловием. «Горд, как Люцифер», — бурчал Рассел. Собственное предисловие Витгенштейна оканчивалось словами: «Истинность изложенных здесь мыслей кажется мне неопровержимой и окончательной». Все основные философские вопросы были по возможности решены. Так что заниматься философией гений больше не намеревался.

Бармалей

Из истории философии известно, что Фалесу, Гераклиту и Демокриту деньги помешали философствовать. Но в этом предположении нам остается довериться Диогену Лаэртскому, писавшему складные биографии величайших философов древности много веков спустя.

После войны Витгенштейн перевел все свои капиталы на имена родственников. По его расчетам, родственники были достаточно богаты, чтобы его миллионы не смогли развратить их еще больше. Впоследствии он отказывался принимать от них даже рождественские подарки, поскольку сам на подарки им не зарабатывал. Он служил гостиничным портье, садовником, подумывал, не уйти ли ему в монастырь. Кончилось тем, что Людвиг окончил полугодичные курсы учителей начальных классов и решил посвятить себя воспитанию подрастающего поколения в австрийской глубинке. Первое предложенное ему место учитель Витгенштейн отверг, поскольку на центральной площади небольшой железнодорожной станции он нашел фонтан и ухоженные дорожки, расходившиеся с его понятиями о подлинном деревенском быте.

Две деревни в Австрийских Альпах, где Витгенштейн учительствовал с 1921 по 1926 год, оказались действительно мрачным захолустьем и явили ему такие человеческие типы, что вскоре посеяли чувство некоторого разочарования. В деревне Витгенштейн встретил те же «пошлость и низость», что и в Кембридже, и людей еще «никчемнее и безответственнее, чем где бы то ни было». В юные годы сын миллионера поражал своих друзей тем, что останавливался не в самых роскошных гостиницах. Теперь скромностью своего быта Витгенштейн приводил в замешательство бедных австрийских крестьян. О том, что он ест, лучшие ученики, допущенные к нему на обед, рассказывали родителям леденящие истории. Дети ходили за ним хвостом. Родители ненавидели, рассуждая посвоему: учитель хочет отвадить их от крестьянского труда и переманить в город. Учительская карьера Людвига Витгенштейна окончилась скандальным судебным процессом по обвинению в истязании маленьких детей.

Опубликованная им несколькими годами раньше книга по философии «Логико-философский трактат» стала к тому времени библией венских позитивистов. Их поклонение автор принимал сдержанно. Глава «Венского кружка», профессор Венского университета Морис Шлик, по возможности тщательно согласовывал с Витгенштейном как список допущенных к философской беседе избранных лиц, так и круг вопросов, которые можно было задавать в таких чрезвычайных обстоятельствах. Впрочем, вместо того чтобы отвечать на вопросы, Витгенштейн предпочитал развлекать себя тем, что читал собравшимся стихи Рабиндраната Тагора.

Совсем по-иному относились к нему в Англии. Кампания по заманиванию Витгенштейна в Кембридж велась уже много лет кряду. Он не поехал бы туда в 1929 году, если бы не знал, что ему надо написать новую книгу и вновь объяснить всю философию. Этой книгой станут «Философские исследования». На вокзале в Кембридже его встречал знаменитый экономист Кейнс. «Бог приехал», — сообщал Кейнс жене.

Примерно к этому времени относится начало самого серьезного любовного романа в жизни Витгенштейна. Она была красавицей и шведской аристократкой. Ее звали Маргарита, и философией она интересовалась меньше всего. Он был едва ли не вдвое ее старше. Витгенштейн поставил Маргарите условие не пытаться проникнуть в его внутренний мир, что она с легкостью выполняла. Знакомых и родственников их отношения повергали в недоумение. Считая жизнь страданием, Витгенштейн не собирался иметь детей, но жениться подумывал. Летом 1931 года он пригласил Маргариту в норвежские фьорды, где они должны были проводить время по отдельности в размышлениях над серьезностью предстоящего им шага. Через две недели такой жизни Маргарита уехала к подруге в Рим.

Как излечиться от философии

«Люди, которые то и дело спрашивают «почему?», похожи на туристов, стоящих перед зданием и читающих в своем путеводителе об истории его создания. Это мешает им видеть само здание». По Витгенштейну, от философии надо лечиться, как от болезни ума: «Философские проблемы должны совершенно исчезнуть. Подлинное открытие заключается в том, что, когда захочешь, обретаешь способность перестать философствовать».

Со времен Платона европейская философия постигала истины мира, становясь его обобщением. К примеру, в платоновском диалоге «Гиппий Больший» его герой Сократ, разыгрывая простака, выспрашивает у ученого софиста Гиппия о том, что есть прекрасное, и получает в ответ: прекрасный горшок, прекрасная девушка, прекрасный конь. По мнению Сократа, эти ответы — образчик умственной беспомощности, неумения увидеть общее — «идею» прекрасного, от которой зависит существование всех прекрасных вещей в сиюминутной земной частности. Открытие подобных принципиальных «идей» мироздания якобы и есть подлинная философская мудрость и призвание философии. Все несложно: мудрость в том, чтобы уяснять себе принципы.

Ироничный Сократ поднимает на смех самоуверенного Гиппия. Если бы у Витгенштейна была возможность поучаствовать в их философском споре, он бы посмеялся над Сократом: «Если я говорю, что у «А» прекрасные глаза, то меня могут спросить: что же ты в них находишь прекрасного? А я, например, отвечу: миндалевидную форму, длинные ресницы, нежные веки. Но что общего у этих глаз с готическим собором, который тоже мне кажется прекрасным? Разве я бы сказал, что они — глаза и собор — производят на меня одинаковое впечатление?» Мы употребляем одни и те же слова по разным поводам и под влиянием разных чувств. Одно слово годится на разные случаи жизни. Воображение философов пририсовывает контуры великих философских вопросов к тому, что на поверку оказывается разными случаями употребления слов. Пряча от нас несходства жизненных ситуаций, слова «отправляют нас в погоню за химерами».

Из чего получается язык? Открыв наугад любой словарь, мы найдем в нем «слова» и «значения». «Вот слово, а вот его значение. Деньги и корова, которую можно на них купить», — язвил по этому поводу Витгенштейн. В действительности в таком отрешенном виде языка вообще не существует. Он есть в общении людей. Без контекста и цели слов никто не говорит. Речь всегда предстает как практика общения в конкретной жизненной ситуации. По отношению к этой речевой и жизненной практике «значение» выступает не тем, что дано заранее, а тем, что получается в итоге. По чеканной формуле Витгенштейна, «значение слова есть его употребление». Ка, к слово употребляют, то, оно и значит. Слова обладают устойчивыми значениями постольку, поскольку бывают использованы в повторяющихся речевых ситуациях. Витгенштейн называет их «языковыми играми». Все это звучит, скорее, немного непривычно, чем сложно для понимания. В конце концов, мы сами, изучая иностранный язык, приобщаемся к его «языковым играм» и знаем, что «учить слова» мало.

Философу не пристало воображать себя коровой, дающей молоко. Подлинная философия должна стать деятельностью по прояснению языка. «Я пытаюсь показать, как в действительности мы пользуемся словами, — резюмирует Витгенштейн смысл собственной философии. — То или иное выражение следует иногда извлекать из языка и, очистив, его можно снова вводить в обращение». Такая философия разрушительна. Но от нее «разрушаются лишь воздушные замки и расчищается почва языка, на которой они стоят».

За рабство и войну

Всякое умствование, не укорененное в настоящей жизненной потребности, было ему глубоко антипатично: «Наших детей учат в школе, что вода состоит из газов водорода и кислорода, а сахар — из углерода, водорода и кислорода. Кто этого не понимает, тот глуп. Самые важные вопросы замалчиваются».

Философия Витгенштейна с виду замыкается в круге отвлеченных логических и лингвистических вопросов. Но это только первая, «написанная половина» его философии, как выражался автор еще «Логико-философского трактата». В знаменитом письме к Людвигу фон Фикеру он в свое время давал такие пояснения: «Моя работа состоит из двух частей. Первая часть представлена здесь. А вторая — все то, чего я не написал. Самое важное — именно эта вторая часть. Моя книга как бы ограничивает сферу этического изнутри». Такие специальные вопросы существовали для Витгенштейна как путь уяснения предела того, что человеку вообще доступно подумать и сказать. Его окончательное суждение звучит как приговор. Наши слова — всего лишь «бренные сосуды», не способные удержать настоящие темы, которые должны волновать человека. Наш язык не подходит для того, чтобы говорить об этике: «Этика не поддается высказыванию». Все слова о добре и зле останутся ложью. «Побег сквозь стены нашей темницы (от беспомощности собственного языка) совершенно, абсолютно безнадежен». Побег исключен.

Худшее, что в таком безнадежном положении можно придумать, — это продолжать говорить о добром и нравственном как ни в чем не бывало. Еще точнее: «Людей нельзя вести к добру. Их можно вести только куда-то. Добро лежит вне пространства фактов». Когда в 1920-е годы Бертран Рассел собирался примкнуть к «Международной организации за мир и свободу», Витгенштейн не скрывал своей досады и возмущения. Разобиженный Рассел на это ему заметил, что он сам, пожалуй, примкнул бы к «Международной организации за войну и рабство». Витгенштейн с этим предположением немедленно согласился. Он делился своей идеей издавать книги Рассела в двух цветах. Его сочинения по математической логике пусть будут красные, и все студенты-философы должны их читать. Книги Рассела по этике и политике надо издавать синими, и пусть никому не разрешается их читать ни под каким видом.

Жене кембриджского профессора Мура, Дороти, беседы Витгенштейна с ее серьезно больным мужем представлялись чересчур бурными. Витгенштейн был взбешен. По его понятиям, если философ умрет во время философского диспута, то для него это будет подобающая смерть. Весной 1945 года, когда русские самоходки прямой наводкой били по Рейхстагу и англичане плакали от радости, Витгенштейн адресовался к ним с вопросом: «Представьте, в каком ужасном положении должен находиться сейчас такой человек, как Гитлер». Что касается Советского Союза, то туда Витгенштейн вообще чуть было не переехал. Его учительница русского языка с изумлением рассказывала, что видела у Витгенштейна том Достоевского, в котором были проставлены все ударения. Витгенштейну предлагали на выбор кафедру в Казани или должность преподавателя Московского университета.

Насчет сталинского режима без смущения и оговорок Витгенштейн высказывался в том смысле, что «тирания его не возмущает». Его отзыв о Ленине звучит почти благосклонно: ленинские сочинения по философии, конечно, полный вздор, «но он, по крайней мере, хотел что-то сделать». Щусевский Мавзолей на Красной площади Витгенштейну понравился. «Ты знаешь, я не слишком хорошего мнения о современной архитектуре, — говорил Витгенштейн Друри. — Но эта могила в Кремле довольно хорошо построена». По поводу собора Василия Блаженного («одного из прекраснейших сооружений, которые он когда-либо видел») Витгенштейн с увлечением пересказывал легенду о том, как царь велел ослепить строителей храма, дабы те не смогли второй раз построить что-нибудь подобное. Витгенштейн прибавлял, что не знает, правдив ли этот рассказ, «но надеется, что да». «Я был потрясен, — вспоминает Друри, — что Витгенштейн надеялся, что эта ужасная история была правдой».

«Произносящих речи против изобретения атомной бомбы» он ругал «отбросами интеллигенции». Эта мысль будет нам понятнее, если мы вспомним того же Бертрана Рассела. В 1955 году Рассел вместе с Эйнштейном и Жолио-Кюри стал инициатором создания Пагуошского движения ученых за мир и разоружение. Но в 1946 году во имя мира во всем мире Бертран Рассел страстно убеждал английское правительство нанести превентивный ядерный удар по Советскому Союзу.

Чувство юмора Витгенштейн считал для философа обязательным. Он умел шутить и дурачиться. «Однажды, когда мы гуляли с ним поздно вечером, — вспоминает Малкольм, — он, показывая на созвездие Кассиопеи, заметил, что оно имеет форму буквы W, под которой разумеется его фамилия. Я же сказал, что, по моему мнению, это перевернутая буква M, что означает «Малкольм». С самой серьезной миной он убеждал меня в том, что я ошибаюсь. Но такие моменты были сравнительно редки. Чаще всего он бывал мрачен. По своей натуре Витгенштейн являлся глубоким пессимистом в отношении перспектив как своих собственных, так и всего человечества в целом». «Я без симпатии взираю на поток европейской цивилизации, не понимая ее цели, если таковая имеется», — писал он. Как-то раз, гуляя по Кембриджу, Витгенштейн увидел в витрине магазина портреты трех великих людей XIX столетия, а именно Бетховена, Шуберта и Шопена, а потом три портрета своих великих современников — Рассела, Фрейда и Эйнштейна. В лицах трех последних он отметил следы явного вырождения.

Игорь Дубровский

Людвиг Витгенштейн

Витгенштейн (Wittgenstein) Людвиг (1889-1951) - австро-английский философ, Проф. философии в Кембриджском ун-те в 1939-1947. Философские взгляды В. сформировались как под воздействием определенных явлений в австр. культуре нач.20 в., так и в результате творческого освоения новых достижений в сфере логико-математического знания. В молодости В. был близок деятелям венского литературно-критического авангарда, находившегося под влиянием эстетической программы издателя жур. "Факел" К. Крауса. В центре внимания здесь была проблема разграничения ценностного и фактического в искусстве. Др. важным стимулом для В. послужили концепции Г. Фреге и Б. Рассела, под руководством которых он некоторое время работал. У первого В. воспринял и творчески переработал понятия пропозициональной функции (что позволило отказаться от устаревшего способа анализа предложений в субъектно-предикатной форме) и истинностного значения, семантическое различение смысла и значения языковых выражений. У второго - метод логического анализа языка, направленный на выявление "атомарных предложений", которым в реальности соответствуют "атомарные факты", а также отдельные элементы логицистской программы обоснования математики.

Первоначальная позиция В. сформулирована в его "Дневниках 1914-1916 годов" (Notebooks 1914-1916. Oxford, 2 ed., 1979). В них В. выражает уверенность в безграничных возможностях новой логики, в особенности логического синтаксиса. Философия, по его мнению, должна описывать практику использования логических знаков. Мировоззренческие фрагменты "Дневников" противоречиво сочетают пессимистические (в духе А. Шопенгауэра) и оптимистические мотивы в вопросе о смысле жизни. Данный текст, а также некоторые др. подготовительные материалы послужили основой для главной работы его "раннего" периода - "Логико-философского трактата" (Tractatus Logicophilosophicus). Трактат был написан в 1918, опубликован в 1921 в Германии.

В 1922 вышел его англ. пер. с предисловием Рассела, принесший В. широкую известность среди англоязычных философов. Предисловие Рассела, в котором разбирались в основном логические идеи, вызвало несогласие В., считавшего самым важным ее философско-мировоззренческое содержание. В 1920-1930-е гг. логические позитивисты Венского кружка истолковывали отдельные положения трактата как предвосхищение своей антиметафизической программы и доктрины верификационизма. Книга написана в виде афоризмов, обозначенных цифрами, указывающими на степень важности того или иного афоризма. Логическая символика, применяемая в трактате, несмотря на очевидное влияние логико-математических работ Фреге и Рассела, во многом оригинальна, Цель книги в определенном плане перекликается с целями кантовских критицизма и трансцендентализма, ориентированных на установление пределов познавательных способностей. В. ставит вопросы об условиях возможности содержательного языка, стремится установить пределы мышления, обладающего объективным смыслом и несводимого к к. - л. психологическим особенностям. При этом мышление отождествляется с языком, а философия принимает форму аналитической "критики языка".

Язык в ранней концепции В. выполняет функцию обозначения "фактов", основу для чего создает его внутренняя логическая структура. В этом смысле границы языка совпадают с границами "мира". Все, что оказывается за пределами "мира фактов", называется в книге "мистическим" и невыразимым. Попытки сформулировать метафизические, а также религиозные, этические и эстетические предложения неизбежно порождают бессмыслицу. Дело в том, что лишь предложения естествознания, согласно В., сами будучи фактами, способны быть "образами" фактов, имея с ними общую "логическую форму". Последняя может быть "показана" с помощью совершенной логической символики. Невыразимость в языке "логической формы" и отсутствие смысла у логических предложений (которые суть тавтологии или выводимы из тавтологий) объясняются тем, что наличие такой формы и есть главное условие осмысленности. Невыразимы в языке и все этические, эстетические и религиозные предложения, как и предложения "метафизики", включая и метафизические взгляды самого В. - все они признаются бессмысленными. Крайний панлогизм приводит В. к мировоззренческой позиции, созвучной философии жизни.

Факты в "Трактате" ограничены "мистическим", т.е. тем, что невыразимо и представляет собой интуитивное созерцание "мира" в целом. Научными, рациональными средствами в эту сверхъестественную сферу не пробиться. Отрицание реальности к. - л. каузальных связей между фактами порождает у В. пассивное отношение к миру, в котором, как он считал, ничего нельзя изменить. В отличие от конкретной науки философия, согласно В., не есть теория, стремящаяся к истине - она является аналитической деятельностью по прояснению логической структуры языка, устранению неясностей в обозначении, порождающих бессмысленные предложения. Такая позиция отчасти предвосхитила "антиметафизическую" программу Венского кружка. В "Трактате" устанавливается полное соответствие между онтологическими и семантическими понятиями: "объекты" реальности обозначаются "именами", сочетания "объектов" (факты) - сочетаниями "имен", т.е. предложениями, обладающими смыслом. Элементарные предложения, как и элементарные факты, абсолютно независимы по отношению друг к другу. Все сложные предложения трактуются как функции истинности элементарных предложений. Подобная концепция вела к аналитическому взгляду на язык и обозначаемую им реальность.

Отказ в кон. 1920-х гг. от принципа независимости элементарных предложений явился одним из первых признаков трансформации всего учения В. Видение мира как организованного целого, подход к миру с "т. зр. вечности" должны, согласно В., привести к правильной этико-мировоззренческой позиции. Данная доктрина до сих пор оказывает влияние на ряд этико-религиозных учений на Западе. В рус. пер. трактат опубликован дважды: Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958; Витгенштейн Л. Философские работы. М., 1994. Ч.1. В кон. 1920-х гг.В. осуществил пересмотр своей ранней позиции, отказался от выявления априорной структуры языка. В связи с этим им подчеркивалось многообразие способов употребления слов и выражений естественного языка. Значение, согласно В., не есть объект, обозначаемый словом; оно также не может быть ментальным "образом" в нашем сознании. Только использование слов в определенном контексте (см.: Языковые игры) и в соответствии с принятыми в "лингвистическом сообществе" правилами придает им значение. Проблему значения В. тесно связывал с проблемой обучения языку; при этом он критиковал теорию остенсивных (указательных) определений, подчеркивая их ограниченную применимость.

В своем главном произведении позднего периода его творчества "Философские исследования" (Philosophische Untersuchungen) В. развивает этот круг идей. Работа над данным текстом (как и над материалами о философии математики) велась с сер. 1930-х гг. вплоть до смерти философа в 1951. Книга была опубликована в 1953 одновременно с ее англ. пер. Авторское предисловие, в котором говорится о необходимости издания этой книги вместе с ранним "Логико-философским трактатом" для того, чтобы по контрасту более ярко предстали особенности нового подхода, было написано в 1945.В. отказался в этой работе от "пророческого" стиля "Трактата". Текст разделен на две неравные части, из которых первая имеет более завершенный и готовый к публикации характер, чем вторая.

• 1) § 1-133 - концепция языка и значения
• 2) § 134-427 - анализ эпистемологических (предложение, знание, понимание) и психологических (ощущение, боль, переживание, мышление, воображение, сознание и др.) понятий
• 3) § 428-693 - анализ интенциональных аспектов этих понятий.

Текст "Исследований" начинается с критики "традиционного" понимания значения как некоторого объекта, соответствующего тому или иному слову (имени, знаку). Одновременно опровергается связанная с этой концепцией остенсивная теория обучения языку.

Взамен предлагается концепция "значения как употребления", для обоснования которой используется понятие языковых игр. Любое слово имеет значение лишь в контексте употребляемого предложения.В. стремится переориентировать мышление философов с поиска общего и существенного на поиск и описание всевозможных различий. В этом смысле сам текст этого произведения есть своеобразная "тренировка" такой способности различения, осуществляемая на большом количестве примеров. При этом особое внимание придается правильной постановке вопросов. Продолжая номиналистическую традицию, отвергает наличие реальной общности языковых феноменов. Признается лишь специфическая взаимосвязь, называемая "семейным сходством". "Кристальная чистота" своей ранней логико-философской концепции признается поздним В. особенностью лишь одной из частных "языковых игр". В то же время сохраняется оценка филос. исследования как аналитической процедуры, которая, однако, уже ориентирована на естественный язык, а не на "совершенный" язык формальной логики.

Философия, по замыслу автора, должна возвращать словам их привычное употребление, вызывая у нас "наглядные представления" такого употребления и способность "видеть аспекты".В. надеялся, что если подобное исследование сделает языковые связи открытыми (при этом скрытая бессмыслица станет явной), то уже нечего будет объяснять, а все филос. проблемы (трактуемые как "заболевания") исчезнут сами собой. В "Исследованиях" В. развивает также критику "ментализма", в особенности настойчиво выступает против трактовки понимания как духовного процесса. По его мнению, понимание, как и любая др. форма лингвистической или нелингвистической активности человека, правилосообразно. Но люди обычно не рефлектируют по поводу "правил", а действуют инстинктивно, "слепо".

В. отмечает, что язык как средство коммуникации не может даже в "мысленном эксперименте" быть представлен как сугубо индивидуальный, приватный язык. Появление "Философских исследований" оказалось событием, на много лет вперед определившим характер и тенденции развития зап. философии, различных направлений аналитической философии прежде всего, Одной из причин отмеченного изменения позиции В. в кон. 1920-х гг. послужило его знакомство с математическим интуиционизмом. В своих "Заметках по основаниям математики" (Remarks on the Foundations of Mathematics. Oxford, 1969) он разрабатывает своеобразный кодекс "лингвистического поведения" математиков. В основе несогласия с формалистскими и логицистскими путями обоснования математического знания лежало его убеждение в ошибочности использованных при этом "традиционных" концепций значения математических выражений. В философии математики В. развиваются некоторые идеи в духе математического конструктивизма. Он выступает против неограниченного применения закона исключенного третьего, терпимо относится к противоречиям в математических системах, В самом позднем тексте В., впоследствии озаглавленном "О достоверности" (On Gertainty. Oxford, 1969), рассматриваются эпистемологические вопросы и проблема скептицизма. Согласно В., сами понятия "сомнение" и "достоверность" возникают лишь в определенных системах человеческой деятельности. Сомнение всегда с необходимостью предполагает нечто достоверное, а именно определенные парадигматические предложения, не нуждающиеся в обосновании, Именно такие предложения, по его мнению, формируют наше представление о реальности, В философии В. были поставлены и разработаны вопросы, во многом определившие характер всей новейшей англо-американской аналитической философии.

людвиг витгенштейн язык философский

Существуют также попытки сближения витгенштейнианства с феноменологией и герменевтикой, с различными видами религиозной философии. В последние годы на Западе опубликованы многие тексты В. из его обширного рукописного наследия.

Австрийско-британский философ, профессор Кембриджского университета (1939-1947), скиталец и подвижник. Основоположник двух этапов становления аналитической философии в 20 в. - логического (совместно с Расселом) и лингвистического. Автор термина "картина мира". Поклонник учения позднего Л.Н. Толстого. (Шесть лет В. проучительствовал в провинциальных населенных пунктах Нижней Австрии, опубликовал учебник по немецкому языку для народных школ - вторую после "Трактата" и последнюю, опубликованную при жизни В., его книгу.) В 1935 В. посетил Ссср - в процессе поездки отказался от своего намерения принять участие в какой-либо языковедческой экспедиции Института народов Севера. Ему также предлагалось возглавить кафедру философии Казанского университета. Во время Второй мировой войны В., в частности, исполнял обязанности санитара в военном госпитале. Интенсивно занимался экспериментальными исследованиями в областях новейших технологий - работал с реактивными двигателями, ряд достижений В. был запатентован. Автор ряда широко известных философских произведений, из которых наибольшее влияние на формирование современного ландшафта философской мысли оказали такие книги, как "Логико-философский трактат" (1921), "Философские исследования" (1953 опубликована посмертно), "Заметки по основаниям математики" (1953), "О достоверности" (1969) и др.

Формирование личности В. проходило в тот период (конец 19 - начало 20 в.), когда венская культура достигла значительных высот в области музыки, литературы, психологии. Знакомство с творчеством Брамса, Казельса, с публицистикой основателя авангардного журнала "Факел" К. Крауса, несомненно, оказало влияние на становление богатой творческой индивидуальности В. Философия также рано вошла в круг его интересов. В юности В. читал работы Лихтенберга и Кьеркегора, Спинозы и Августина. Одной из первых философских книг В. была книга Шопенгауэра "Мир как воля и представление". Большое влияние на В. оказало знакомство с идеями Фреге, у которого он некоторое время учился, и Рассела, с которым он долгое время поддерживал дружеские отношения.

Парадигмальными основаниями философского творчества В. явились принципы, вполне созвучные фундаментальным принципам миропонимания 20 ст.:

• а) противопоставление В. этического и логического (того, что "может быть лишь показано", и того, "о чем можно говорить" - ср. "принцип дополнительности" Бора)
• б) отказ В. от сомнения в тех областях, где "нельзя спрашивать" - ср. "принцип неполноты" Геделя
• в) идея В., что "вопросы, которые мы ставим, и наши сомнения основываются на том, что определенные предложения освобождены от сомнения, что они, словно петли, на которых вращаются эти вопросы и сомнения. Если я хочу, чтобы дверь поворачивалась, петли должны быть неподвижны" - ср. "принцип неопределенности" Гейзенберга.

В творчестве В. выделяют два периода. Первый из них связан с написанием (во время нахождения в плену)"Логико-философского трактата", первое издание которого было осуществлено в Германии (1921), а второе в Англии (1922). Основной замысел книги В. видел не в построении развитой теории предложения как образа мира, а в создании особой этической позиции, целью которой является демонстрация того тезиса, что решение научных проблем мало что дает для решения экзистенциальных проблем человека. Тот, по В., кто осознал это, должен преодолеть язык "Трактата", подняться с его помощью еще выше. (В 1929 В. говорил: "Я вполне могу себе представить, что подразумевает Хайдеггер под бытием и ужасом. Инстинкт влечет человека за границу языка. Подумаем, например, об удивлении перед тем, что что-то существует. Оно невыразимо в форме вопроса и на него нельзя дать никакого ответа. Все, что мы можем сказать, априори может быть только бессмыслицей. И тем не менее мы постоянно стремимся за границу языка. Это стремление видел и Киркегор и обозначил как стремление к парадоксам. Стремление за границу языка есть этика. Я считаю очень важным, чтобы всей этой болтовне об этике - познание ли она, ценность ли она, можно ли определить благо - был положен конец. В этике постоянно пытаются высказать что-то такое, что сущности вещей не соответствует и никогда не будет соответствовать. Априори признается: какое бы определение блага мы не дали, всегда будет иметь место неправильное понимание, ибо то, что действительно имеют в виду, выразить нельзя. Но само стремление за границу языка указывает на нечто. Это сознавал уже св. Августин, когда говорил: "И ты, скотина, не хочешь говорить бессмыслицу? Говори одну бессмыслицу, это не страшно".)

Что касается логической стороны, то в основе данного произведения лежало стремление В. дать точное и однозначное описание реальности в определенным образом построенном языке, а также при помощи правил логики установить в языке границу выражения мыслей и, тем самым, границу мира. (Вся философия, по убеждению В., должна быть критикой языка.) Несмотря на то, что в "Логико-философском трактате" В. говорит о том, что "Я" есть мой мир и границы моего языка определяют границы моего мира, его позицию нельзя назвать позицией солипсизма, потому что В. не отрицал как возможности познания мира, что зафиксировано в его теории отображения, так и существования других Я, о чем свидетельствуют последние этические афоризмы "Трактата". (По мысли В., "языковость нашего опыта мира предшествует всему, что познается и высказывается как сущее. Поэтому глубинная связь языка и мира не означает, что мир становится предметом языка. Скорее то, что является предметом познания и высказывания, всегда уже охвачено мировым горизонтом языка".

Иными словами, по В., невозможно отыскать такую позицию вне языкового опыта мира, которая позволила бы сделать последний предметом внешнего рассмотрения.) На логическую составляющую "Трактата" большое влияние оказала логика Фреге, из которой В. позаимствовал такие понятия, как "смысл", "пропозициональная функция", "истинное значение", а также некоторые из идей Рассела: идея создания идеального логического языка; идея о том, что логика составляет сущность философии; гипотеза бессмысленности предложений традиционной метафизики.

По мысли В., класс естественнонаучных предложений - это "совокупность всех истинных предложений", а поскольку "философия не является одной из естественных наук", она не в состоянии генерировать подобные предложения. (Требование Спинозы, что высказывания философа должны быть "без гнева и пристрастия", В. дополнил - см. т. наз. Большой машинописный текст - "правилом правомерности":". наша задача состоит в том, чтобы говорить правомерные вещи. вскрывать и устранять неправомерности философии, но не создавать на их месте новые партии - и системы верований".) Тем не менее, в соответствующей традиции неоднократно отмечалось, что и витгенштейновские "положения вещей", реально не существующие в мире, и его "элементарные пропозиции", реально отсутствующие в речи, являли собой скорее образно-мифологические фикции, нежели теоретические конструкты. (Именно терминологическая организация "Трактата", являвшего собой скорее "развернутый мифопоэтический дискурс", нежели жесткую работу по философии логики, обусловила то, что специализированная математическая логика 20 в. по большей части проигнорировала нюансированные размышления В., пойдя по пути Фреге - Рассела.)

На неомифологические мотивы творчества В. не могли не оказать влияния постулаты квантовой механики с ее неделимыми и невидимыми элементарными частицами - ср. у Я.Э. Голосовкера: "Новая наука о микрообъекте создает новую мифологию науки - мир интеллектуализированных объектов". Тем не менее, весьма значимым для истории философии можно считать критику В. классической картины мира как метафизики бытия, рассчитываемого и управляемого. Идея реальности "законов природы", индоктринированная Просвещением в умы людей, была не более чем контрмифологией, устраняющей мифологию первобытного типа. Подобная демистификация мира заместила мифологию первобытного предрассудка - мифологией разума.В. писал:". в основе всего современного мировоззрения лежит иллюзия, что так называемые законы природы объясняют природные явления.

Таким образом, люди останавливаются перед естественными законами как перед чем-то неприкосновенным, как древние останавливались перед Богом и судьбой". После опубликования "Логико-философского трактата" В. на целых восемь лет покидает философское сообщество. Одной из причин этого ухода послужило написанное Расселом предисловие к "Трактату", в котором он остановился исключительно на логических достижениях книги, а ее этическую сторону оставил без должного внимания, что дало повод В. для резкой критики Рассела. С началом 1930-х связано начало второго этапа философской эволюции В., который характеризуется переходом от языка логического атомизма (объект, имя, факт) к новой "языковой игре", целью которой является устранение ловушек естественного языка путем терапии языковых заблуждений, перевод непонятных предложений в более совершенные, ясные и отчетливые. По словам В., "весь туман философии конденсируется в каплю грамматики". В первоначальном виде концепция В. была представлена в двух курсах лекций, которые он прочитал в 1933-1935. Позднее, при опубликовании, они получили название "Голубой и коричневой книги". Свой наиболее законченный вид программа В. принимает в "Философских исследованиях", основной работе позднего периода. В этом произведении главными выступают понятия "языковые игры" и "семейное подобие". Языковая игра - это определенная модель коммуникации или конституция текста, в которой слова употребляются в строго определенном смысле, что позволяет строить непротиворечивый контекст.

Языковая игра дает возможность произвольно, но строго описать факт, явление, построить модель поведения человека или группы, задать самим построением текста способ его прочтения. При этом на первый план выступает то, что можно было бы назвать "анатомией чтения" - ситуация, когда одна возможная языковая игра прочитывается принципиально различными стратегиями. Интересно отметить, что в такой ситуации происходит превращение и изменение языковой игры из того, что уже создано и написано как текст, в то, что создается различными стратегиями чтения.

Большое значение для В. имел вопрос о том, как возможна коммуникация различных языковых игр. Этот вопрос решался В. при помощи введения в свою систему концепта "семейное подобие".В. утверждает и доказывает с помощью идеи "семейного подобия", что в основе коммуникации лежит не некая сущность языка или мира, а реальное многообразие способов их описания. Идея "семейного сходства" используется В. для прояснения пути образования абстракций. В "Философских исследованиях" В. показывает, что тому, что в языке обозначается с помощью определенного слова или понятия, в реальности соответствует огромное множество сходных, но не тождественных между собой явлений, процессов, включающих в себя многочисленные случаи взаимопереходов. Такое понимание происхождения абстракций говорит о том, что метод "семейного сходства" является сугубо номиналистической идеей и служит для развенчания представлений о том, что в основе какого-либо понятия (например, "сознание") лежит конкретная сущность. Кроме указанных выше, особое внимание В. привлекали проблемы природы сознания, механизмов его функционирования и их выражения в языке, проблема индивидуального языка и его понимания, вопросы достоверности, веры, истины, преодоления скептицизма и мн. др.В. пытался элиминировать из европейского философского мировоззрения картезианские оппозиции (объективного и субъективного, внутреннего как мира сознания и внешнего как мира физических вещей и явлений). По мысли В., подлинность "значения" слов, традиционно трактуемого как субъективные образы-переживания сознания индивида, можно установить исключительно в границах коммуникационного функционирования языкового сообщества, где нет и не может быть ничего сугубо внутреннего. (Даже переживание боли, всегда осуществляемое посредством определенных языковых игр и инструментария коммуникации, по мнению В., выступает способом его осмысления и - тем самым - конституирования.)

Несмотря на то, что в творчестве В. выделяют два периода, его взгляды представляют органичное целое по ряду ключевых вопросов - что такое философия, наука и человек. (Универсальной предпосылкой всего его творчества выступила максима: "Мы говорим и мы действуем".) В. отверг мировоззрение, согласно которому человек понимался обладателем сугубо собственного сознания, "противоположенного" внешнему миру, существом, "выключенным" из этого мира, "внешним" по отношению к нему, а также (благодаря науке) способным активно манипулировать окружающими вещами. (В контексте переосмысления проблемы "философия как зеркало природы" Рорти отстаивает идею, что лишь В. и Хайдеггер являют собой ведущих представителей философии 20 в.) Пожалуй, совмещение оригинального понимания В. сути самой философии и детальных реконструкций собственно философских "техник" (характеристики формулируемых вопросов, типы аргументации и т.п.) - придали идейному наследию мыслителя особое своеобразие. В. пришел к выводам, что наука - это лишь одна из языковых игр, неукоснительное исполнение правил которой отнюдь не предзадано. Конституирование экспериментальной науки о человеке по шаблонам естественных наук, по В., неосуществимо.

По его мнению, необходимо замещение традиционной психологии -

• а) комплексным пониманием межличностной практики, фундируемой "жизненными формами", как коммуникации по известным правилам
• б) концепцией "языковых игр", точно так же необосновываемых, как и сами "жизненные формы"
• в) конвенциональным молчаливым согласием участников коммуникации относительно указанных правил на основе доверия к сложившейся соответствующей традиции.

И, как следствие, только посредством философского анализа процессов речевой коммуникации в разнообразных речевых играх достижимо осмысление того, что именуется психической жизнью человека. Проблема жизни вообще не может быть разрешена, по мнению В., посредством правил, предписаний и каких бы то ни было максим, ее решение - в осуществлении ее самое. По мысли В., "решение встающей перед тобой жизненной проблемы - в образе жизни, приводящем к тому, что проблематичное исчезает. Проблематичность жизни означает, что твоя жизнь не соответствует форме жизни. В таком случае ты должен изменить свою жизнь и приспособить ее к этой форме, тем самым исчезнет и проблематичное".

Согласно взглядам В. как раннего, так и позднего периодов, философия - не учение или теория, не совокупность высказываний (ибо они бессмысленны), а деятельность, деяние, целью которой является прояснение языка, а следовательно, и мира, т.е. показ себя самое в действии. Философия, согласно В., "призвана определить границы мыслимого и тем самым немыслимого. Немыслимое она должна ограничить изнутри через мыслимое". Результатом этой деятельности должно явиться более четкое и ясное понимание предложений языка и его структуры. По мысли В., "правильный метод философии, собственно, состоял бы в следующем: ничего не говорить, кроме того, что может быть сказано, т.е. кроме высказываний науки, - следовательно, чего-то такого, что не имеет ничего общего с философией, - а всякий раз, когда кто-то захотел бы высказать нечто метафизическое, показывать ему, что он не наделил значением определенные знаки своих предложений". Если на первом этапе целью интеллектуальных усилий В. выступал сконструированный по логическим законам язык, то на втором - естественный язык человеческого общения. По мысли В., структура языка суть структура мира. Смыслом творчества В. явилось желание гармонизировать реальность и логику при помощи достижения полной прозрачности и однозначной ясности языка. Мир, по В., - совокупность вещей и явлений, которую невозможно да и нельзя точно описать. Позитивизм В. тесно сопрягался с его мистицизмом; будучи своеобычным аскетом, стремившимся этикой трансформировать мир, размышляя преимущественно афоризмами, репликами и парадоксами, В. был убежден в том, что "о чем нельзя сказать, о том нужно молчать" (такова последняя фраза его "Трактата")

Список литературы

• 1. Лекция об этике. Заметки о "Золотой ветви" Дж. Фрэзера // Историко-философский ежегодник. М., 1989
• 2. Философские работы. М., 1994. Ч.1, 2 (кн.1)
• 3. Werkausgabe in 8 Bde. Frankfurt am Main, 1984, Козлова М.С. Концепция философии в трудах позднего Витгенштейна // Природа философского знания. М., 1974
• 4. Грязнов А.Ф. Эволюция философских взглядов Л. Витгенштейна. М., 1984
• 5. Он же. Язык и деятельность: критический анализ витгенштейнианства. М., 1991
• 6. Людвиг Витгенштейн: человек и мыслитель. М., 1993
• 7. Сокулер З.А. Людвиг Витгенштейн и его место в философии XX в. Долгопрудный, 1994, А.Ф. Грязнов
• 8. Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://ariom.ru/

Витгенштейн родился 26 апреля 1889 года в Вене в семье сталелитейного магната еврейского происхождения. Его родителями были Карл и Леопольдина Витгенштейн. Он был самым младшим из восьми детей, рождённых в одной из наиболее известных и богатых семей Австро-Венгерской империи. Среди его братьев - пианист Пауль Витгенштейн, который на войне потерял правую руку. Родители его отца, Герман Христиан и Фанни Витгенштейн, родились в еврейских семьях, но приняли протестантство после переезда из Саксонии в Вену в 1850-х годах, успешно ассимилировавшись в венские протестантские профессиональные слои общества. Существует история о том, что Витгенштейн однажды сказал, одному из своих друзей, что он единственный в мире философ не читавший Аристотеля. Еще одна из мифов-историй вокруг мыслителя есть гипотеза, что он учился в одном классе с Адольфом Гитлером.

Начав изучать инженерное дело, он познакомился с работами Готлиба Фреге, которые повернули его интерес от конструирования летательных аппаратов, он занимался конструированием пропеллеров, к проблеме философских оснований математики. Витгенштейн имел разнообразные способности и был талантливым музыкантом, скульптором и архитектором, хотя лишь отчасти сумел реализовать свои художественные возможности. В молодости был духовно близок кругу венского литературно-критического авангарда, группировавшегося вокруг публициста и писателя Карла Крауса и издававшегося им журнала «Факел».

В 1911 году Витгенштейн отправился в Кембридж, где стал учеником, помощником и другом другого знаменитого философа и математика Бертрана Рассела. В 1913 году он возвращается в Австрию и в 1914 году после начала Первой мировой войны добровольцем отправляется на фронт. В 1917 году Витгенштейн оказался в плену. За время боевых действий и пребывания в лагере для военнопленных Витгенштейн практически полностью написал свой знаменитый «Логико-философский трактат». Книга выходит на немецком в 1921 году и на английском в 1922 году. Появление её произвело сильное впечатление на философский мир Европы, но Витгенштейн, полагая, что все главные философские проблемы в «Трактате» решены, уже был занят другим делом: работает учителем в сельской школе. К 1926 году, однако, ему стало ясно, что проблемы все-таки остались, что его «Трактат» был неправильно истолкован, и, наконец, что некоторые из содержащихся в нём идей являются ошибочными. С 1929 года Витгенштейн живёт в Великобритании, в 1939—1947 годах работает в Кембридже в должности профессора. Начиная с этого времени и до своей смерти в 1951 году, прервав учёные занятия для работы санитаром в лондонском госпитале во время Второй мировой войны, Витгенштейн разрабатывает принципиально новую философию языка. Главной работой этого периода стали «Философские исследования», опубликованные посмертно, в 1953 году.

Философию Витгенштейна можно поделить на «раннюю», представленную «Трактатом», и «позднюю», изложенную в «Философских исследованиях», а также в «Голубой» и «Коричневой книгах».

Витгенштейн умер в апреле 1951 года от рака и был похоронен в Кембридже.

Философия раннего Витгенштейна отображена в его наиболее известном труде «Логико-философском трактате» написанном во время плена в годы Первой мировой войны и изданном в Германии в 1921. Издание сопровождалось предисловием друга философа Бертраном Расселом.

Кратко смысл труда обычно предоставляют в виде семи афоризмов:

Мир есть все то, что имеет место;

То, что имеет место, что является фактом, — это существование атомарных фактов;

Логический образ фактов есть мысль;

Мысль есть осмысленное предложение;

Предложение есть функция истинности элементарных предложений;

О чем невозможно говорить, о том следует молчать;

Общая форма функции истинности есть: . Это есть общая форма предложения.

Витгенштейн считал, что изложил все взгляды на философию и все проблемы в этомтрактате и решает больше не возвращатся к вопросу философии.

Витгенштейн не отвергает существование Бога, наоборот, считает, что если мы можем помыслить о Нем, значит Он есть. По его словам логика трансцендентальна (6.13).

Основная проблема философии а так же вообще многие проблемы в мире заключаются в нашем ограничении выразить все в слова. На самом деле вся философия ни что иное как «критика языка» (4.003-4.0031).

Граница нашего языка- граница нашего мира (5.6). Все о чем мы можем рассуждать, говорить, входит в наш мир, оно логично и каким бы порой сложным не было является истинным.

В «Логикл-философском трактате» можно найти размышление Витгенштейна о умеренной форме солипсизма. Как например: я есть мой мир (мой микрокосм) (5.63.); субъект не принадлежит миру но есть граница мира (5.632). Умеренный солипсизм по Витгенштейну ничем не отличен от реализма (5.634).

Логике отводится место отражения мира а не теории а математике- логическому методу, поскольку предложения математики- уравнения, а они не настоящие предложения а псевдо и потому не выражают никакой мысли. (6.13, 6.2, 6.21).

Мир не зависит от воли человека (6.373) и смысл его лежит за границами этого мира (6.41). Все предложения равноценны (6.4) и ни одно ничего не скажет задругое. Мир состоит из имен, называя что-то мы как бы даем ему возможность быть в этом мире, поскольку как было написано выше я есть мой микрокосм.

«Логико-философский трактат» был радо принят многими философами и студентами. Произведение стало настольной книгой для философов-позитивистов Венского кружка. Но как и со всеми идеями и мыслями идеи Людвига Витгенштейна были не совсем правильно поняты и для пересмотрения и объяснения своих позиций философ возвращается к своим трудам.

Философы Венского кружка посчитали, что раз о чем невозможно говорить о том следует молчать предложили все те темы которые не касался Витгенштейн просто убрать и сделать язык простым, протокольным, раз многое говорить просто бессмысленно. Это стало одной из главных причин, побудивших Витгенштейна пересмотреть свою философию.

Результатом пересмотра стал комплекс идей, в котором язык понимается уже как подвижная система контекстов, «языковых игр», подверженная возникновению противоречий, связанных с неясностью смыслов используемых слов и выражений, которые должны устраняться путём прояснения последних. Прояснение правил употребления языковых единиц и устранение противоречий и составляет задачу философии. Новая философия Витгенштейна представляет собой скорее набор методов и практик, чем теорию. Он сам полагал, что только так и может выглядеть дисциплина, постоянно вынужденная приспосабливаться к своему меняющемуся предмету. Взгляды позднего Витгенштейна нашли сторонников прежде всего в Оксфорде и Кембридже, дав начало лингвистической философии.

Сам термин «языковой игры» философ предложил вместо термина метаязыка (языка для описания языка) и пишет о нем в «Философских исследованиях» 1945 года. Языковая игра это система общепринятых или конвенциональных правил, в которых принимает участие говорящий. Языковая игра подразумевала полную свободу смыслов и контекстов.

Главным произведением «позднего» периода философии Витгенштейна можно считать «Философские исследования» работа над которыми велась с 30 гг. Труд был издан в1953 году, спустя 2 года после смерти философа. Пренебрежение канонами традиционного научного изложения, как и в "Логико-философском трактате", позволило Витгенштейну разрушить многие стереотипы традиционной академической схоластики и создать наиболее оригинальное и значительное философское произведение 20 в. Предметом исследования является обыденный язык и его применение, сопряженное с возникновением различных парадоксов. Витгенштейн стремится показать чем является язык в его обыденном понимании. Главным судьей правильности суждений так же является простой, обыденный язык.

Философию Витгенштейн стал рассматривать не только как терапевта помогающего людям в поисках ответов на несовершенные вопросы ограниченного языка человека но и как сам поиск этих ответов и вопрсов, которые глубоко укоренены в людях. Судя по всему сам Витгенштейн не был удовлетворен подобными размышлениями и дальше продолжал поиск позиции в отношении языка и философии.

Значение идей Витгенштейна огромно, однако их интерпретация и понимание, как показали многие годы исследований в этом направлении, представляет большую трудность. Это в равной мере относится и к его «ранней», и к «поздней» философии. Мнения и оценки значительно расходятся, косвенно подтверждая масштабность и глубину творчества Витгенштейна.

В философии Витгенштейна были поставлены и разработаны вопросы и темы, во многом определившие характер новой англо-американской аналитической философии. Известны попытки сближения его идей с феноменологией и герменевтикой, а также с религиозной философией (в частности, восточной). В последние годы на Западе опубликованы многие тексты из его обширного рукописного наследия. Ежегодно в Австрии (в городке Кирхберг-на-Векселе) проводятся Витгенштейновские симпозиумы, собирающие философов и ученых со всего мира.

Работы Витгенштейна оказали огромнейшее влияние на развитие лингвистической философии. Труды философа продолжают переиздаваться и издаваться практически ежегодно, давая новую пищу для размышлений и развития философской мысли, и , на мой взгляд , вся глубина идей Витгенштейна до конца еще не познана и требует осмысления.

Людвиг Витгенштейн: кратко о философе и философии

Людвиг Витгенштейн считается одним из самых значимых философов ХХ в. Особенно сильно он повлиял на развитие аналитической философии. Витгенштейн родился 26 апреля 1889 г. в Вене, в одной из самых богатых и влиятельных семей Австрии. В 1908 г. он поступил в Манчестерский университет для изучения инженерного дела (конструирования летательных аппаратов) и вскоре очень заинтересовался работами Готлоба Фреге и философией математики.

1911-1913 гг. Витгенштейн, по совету Фреге, провел в Кембридже, где был учеником и помощником Бертрана Рассела. Там Фреге и Витгенштейн вместе изучали основы логики. Время от времени Витгенштейн уезжал в Норвегию, где мог жить до нескольких месяцев, пытаясь найти решение проблем, которые обсуждал с Фреге. В 1914 г., когда началась Первая мировая война, Витгенштейн добровольцем отправился на фронт в составе австрийской армии. В 1917 г. он попал в плен и до конца войны оставался в лагере для военнопленных. В этот период Витгенштейн практически полностью написал одну из самых значимых своих работ - «Логико-философский трактат». Книга вышла на немецком и английском языках после войны.

К 1920 г. Витгенштейн практически перестал интересоваться вопросами философии, полагая, что все главные проблемы решены в его «Трактате». Он отказался от своей доли наследства в пользу братьев и сестер и за следующие девять лет перепробовал несколько разных профессий в Вене. В 1929 г., после бесед с участниками Венского кружка о философии математики и науке, Витгенштейн решил вернуться в Кембридж и изучать философию. Это обозначило существенный сдвиг в его мировоззрении, а его лекции, диалоги и письма этого периода иногда называют «средним этапом философии Витгенштейна». Именно в это время он отказывается от догматической философии (которая включает не только традиционные философские работы, но и идеи, высказанные в его же книге).

В 1930-1940-е гг. Витгенштейн активно проводит семинары в Кембридже. В это время (период, который нередко называют «поздним этапом философии Витгенштейна») он создает самые важные свои философские работы, включая революционную идею сдвига от формальной логики к обычному языку, скептицизм по поводу притязаний философии и размышления о математике и психологии. Витгенштейн планировал включить все эти идеи в свою вторую книгу, озаглавленную «Философские исследования», но в 1945 г., когда уже была готова финальная рукопись, он изъял ее из печати. Книга опубликована посмертно. Следующие несколько лет Витгенштейн провел, путешествуя и развивая свою философскую теорию, вплоть до своей смерти в 1951 г.

Ранний этап философии Витгенштейна

Этот этап отражает книга «Логико-философский трактат». Витгенштейн опирается на работы Бертрана Рассела и Готлоба Фреге и выступает против универсального подхода к их логике, в рамках которого логика представлена общим набором законов и называется основанием, на котором строятся знания.

«Логико-философский трактат» включает семь основных положений.

1. Мир есть всё то, что имеет место.

2. То, что имеет место, что является фактом, - это существование атомарных фактов.

3. Логический образ фактов есть мысль.

4. Мысль есть осмысленное предложение.

5. Предложение есть функция истинности элементарных предложений. (Элементарное предложение - функция истинности самого себя.)

6. Общая форма функции истинности: [ρ, ξ, N(ξ)].

7. О чем невозможно говорить, о том следует молчать.

Фактически Витгенштейн утверждает, что у логики нет законов и ее нельзя представить в виде свода законов, потому что она существенно отличается от остальных наук. Сама гипотеза о существовании законов логики становится результатом предположения, что логика - это наука. Но логика - нечто совсем иное. Она имеет форму, но не имеет содержания. Сама по себе она не говорит ни о чем, но именно она определяет структуру и форму всех высказываний.

Далее Витгенштейн размышляет о роли системы языка. По его мнению, языковая система подходит только для описания фактов. Он утверждает, что язык не подходит для рассуждений о ценностях, идеях, относящихся к чему-то внешнему, за пределами мира, о том, что обсуждает мир в целом (а значит, некоторыми направлениями философии, в том числе эстетикой, этикой и метафизикой, невозможно заниматься, пользуясь языковой системой).

Например, этические принципы человека - следствие его взгляда на мир и образа жизни. Как это сформулировать в качестве закона? Витгенштейн утверждает, что этические взгляды человека (а также большую часть философии) можно только продемонстрировать, но не выразить словами. Он переформулировал цель философии и заявил, что это не доктрина, а следовательно, к ней нельзя относиться догматически. По Витгенштейну, философ должен использовать логический анализ, чтобы показать, в чем заключается ошибка традиционных философов (все предположения он считает не имеющими смысла), и должен исправлять тех, кто говорит то, что невозможно выразить. Витгенштейн даже признает, что его книга опасно приблизилась к черте, где она не будет иметь смысла, как и все утверждения.

Поздний этап философии Витгенштейна

В «Трактате» утверждается, что философия не терпит догматического подхода, и Витгенштейн осознает, что его работа не лишена этого недостатка. Поэтому его более поздние работы, особенно «Философские исследования», характеризуются практически полным отказом от догматизма. Тем самым Витгенштейн уходит от логики к обычному языку, который, по его мнению, должен быть основой для любого философа. В своей книге он подробно рассматривает новый способ отношения к языку и утверждает, что цель философии должна быть терапевтической.

Обсуждая значение слов, Витгенштейн утверждает, что значение слова определяется его использованием, а не каким-то видом абстрактной связи между реальностью и языком (это существенное изменение по сравнению с ранними взглядами философа). Значения слов не закреплены и не ограничены. Они могут быть туманными, переменными, но остаются полезными.

Чтобы подтвердить, что значение слова не неизменно и имеет множество использований, Витгенштейн вводит термин «языковая игра» и часто возвращается к этой идее. В то же время он не дает точного определения этого термина, словно для того чтобы ярче показать изменчивость и разнообразие языка. Однако даже в отсутствие четкого определения нет затруднений в его понимании и правильном использовании. Тем самым Витгенштейн доказывает, что обычный язык адекватен сам по себе, а попытки «копнуть глубже» не приводят ни к чему, кроме необоснованных обобщений.

Большая часть книги «Философские исследования» посвящена языку психологии. Велико искушение решить, что слова «мышление», «намерение», «понимание» и «смысл» обозначают мыслительные процессы. Изучив их употребление, Витгенштейн сделал вывод, что эти слова относятся не к ментальному состоянию, а к поведению человека.

Витгенштейн осознал, что язык и привычки определяются не законами, а использованием языка в социальном контексте (который ученый называет «формами жизни»). Так люди учатся использовать язык на основном уровне - в социальных контекстах. Именно поэтому они могут понимать друг друга. Вдобавок это объясняет, почему любой человек не может создать свой язык для описания внутренних ощущений (ведь не будет способа определить, правильно ли используются слова, а значит, язык окажется бессмысленным).

Витгенштейн обсуждает процесс интерпретации, то есть разницу в восприятии, через разницу понятий «видеть что» и «видеть как». В качестве примера они приводят придуманного им «уткокролика».

«Видеть что» - это видеть нечто как простое и очевидное (например, мы видим, что на картинке нарисована утка), а «видеть как» - замечать отдельные аспекты (например, здесь можно рассмотреть кролика). Когда человек видит что-то как что-то, идет процесс интерпретации. Человек не интерпретирует то, что видит, за исключением случаев, когда он понимает, что интерпретаций может быть больше одной.

И на раннем, и на позднем этапах Витгенштейн выступает против теоретизации в философии, и его значительный сдвиг заключается в переходе от использования логики для доказательства невозможности философских теорий к поощрению терапевтической природы философии.

.....................................................................................