Идеологический кризис и его российская специфика. Кризис идеологий

#идеология #кризис #россия #человек #общество

Аннотация. в ее классических формах повсеместно находится в глубоком кризисе, имеющем ряд причин философского, экономического, политического характера. К ним же относится формирование виртуальной реальности, существующей реально в виде аудиовизуальных образов, воспринимаемых органами чувств. Современная идеология приобретает фрагментарно-фреймовый характер, что, делает более доступным внешнее манипулятивное воздействие на нее.

Концептуальным базисом современной доминирующей является либертарианство ‒ своеобразная «склейка» идей правового универсализма и рыночного фундаментализма. Идея государственности несет многие значимые ценностные коннотация для российского национального самосознания, важным условием формирования национальной идентичности. Совершенно очевидным представляется то факт, что идеология в ее классических формах повсеместно находится в глубоком кризисе, имеющем в разных частях мира свой колорит. В целом этот кризис, на наш взгляд, порождается рядом причин.

Еще в ХΙХ веке, вскоре после введения Дестютом де Траси понятия идеология в научный оборот, классики марксизма, как это сейчас не выглядит странно, отнесли ее к извращенным, ложным формам сознания, полагая, что в противоположность ей их теория действительно является строго научной. В 50-60-х гг. в среде технократов, менеджеров и других искренне убежденных, а также других заинтересованных лиц получила распространение, имеющая до сих пор влияние на умы не только обывателей, концепция деидеологизации. В соответствие с позитивистскими идеалами точного, верифицируемого и инструментального знания она противопоставлялась идеологическим ограничительным установкам и соответствующих им ментальным программам поведения, которые, в частности, препятствовали утверждению принципов безграничного и безмятежного потребления.

Ослаблению роли классических форм способствовал раскол и кризис ее теоретической базы ‒ современной философии, снижение ее влияния на концептуально-логические принципы формирования . Претендующая на роль лидирующего современного течения философия постмодернизма ‒ по своему привлекательная ‒ отрицает философскую системность, саму возможность достоверности, объективность, такие понятия как „справедливость“ или „правота“ и признает относительность любых ценностей и преобладание «нестрогого мышления». Тем самым постмодернизм способствует этому ослаблению. В то же время видные представители постмодернизма (Ж. Бодрийяр, Ж. Делез и др.), справедливо, обращают внимание на такой важный феномен современности как виртуальная реальность. Она параллельна подлинной реальности, но в отличие от последней достаточно произвольно искусственно формируется и существует реально в виде аудиовизуальных образов, воспринимаемых органами чувств. Тем самым возникает возможность конструирования в коммуникационно-информационном пространстве множества различных миров (в той или иной степени реально-виртуальных). Именно это является важнейшей объективной причиной кризиса классических идеологий и их фрагментации. Это эффект усиливается изменениями восприятия этой «информации», его визуализация и клиповым характером. (Некоторые представители масс медиа считают, что если в тематической передаче фрагмент из фильма будет более одной минуты, то зритель умрет от скуки). Таким образом, идеология становится все менее осознанной частью мировоззрения и все более приобретает фрагментарно-фреймовый характер, что, делает более доступным внешнее манипулятивное воздействие на нее.

Но это, тем не менее, не отменяет ориентирующую, программирующую и мобилизующую роль . Для современной России, испытавшей в конце ΧΧ начале ΧХΙ века глубокие социально- экономические потрясения, проблемы идеологической определенности приобретают особую значимость, актуализируемую идейным расколом российских элит, а также драматическим украинским геополитическим кризисом и сопутствующим ему острым идейно-информационным противостоянием. В этом противостояние западные СМИ демонстрируют совершенно невероятное, при действительном соблюдении свободы слова, единодушие, солидарность и отличную оркестрированность. Достаточно вспомнить, как, несмотря на официальные заявления и на сообщения российских СМИ, западные информационные агентства в августе 2008 года несколько дней подряд, демонстрируя кадры обстрела Цхинвала, дружно утверждали, что огонь ведет российские артиллеристские системы.

С точки зрения основательности рассмотрения, проблемы идеологической определенности путей развития современной России нужно, на наш взгляд, обратится к итогам периода безоглядного реформирования российского общества, которые оказались более чем неутешительными. Суждения по поводу причин таких итогов варьируется от мнения, что их корни лежат в скоплении застарелых проблем советской эпохи, которые в процессе либерализации лишь проявились в полную силу, и, что могло бы быть и хуже, до предположений манихейского рода о корыстном или (и) злонамеренном умысле неких внутренних или внешних сил. Любая из этих точек зрения содержит, по предварительной оценке, в разных, разумеется, пропорциях предмет, заслуживающий аналитического рассмотрения. Но в полном объеме такая работа не по плечу одному автору, тем более что сам предмет еще по большей части эмоционально не остыл и требует исторического времени для своего созревания, хотя такая работа по разным направлениям уже активно ведется. Однако, вне зависимости от переплетения особенностей индивидуальных оценок событий, произошедших в России, экс-республиках СССР, и в других регионах мира, их концептуальный базис достаточно очевиден.

Это либертарианство, ‒ своеобразная «склейка» идей правового универсализма и рыночного фундаментализма. Они, хотя имеют разные исторические корни и несовпадающую концептуальную базу, вполне дополняют друг друга и образуют двуединую идеологическую конструкцию. На постсоветском пространстве идеи рыночного фундаментализма в своей полноте на государственном уровне не были официально провозглашены, но были реализованы в своем наиболее радикальном виде. Исключая небольшой постдефолтный период, у власти, несмотря на результаты выборов в Государственную Думу, бессменно находятся адепты этих идей. В основе рыночного фундаментализма (Вашингтонский консенсус), концептуально лежит постулат о всеохватывающем рациональном совершенстве рыночных механизмов регули- рования и управления. Естественной составляющей этой являются допущения в духе лапласовского детерминизма, предполагающие существование совершенной информации, экономического агента (некого абстрактного автономного человека) в виде «совершенного калькулятора» и т. д., и гипотеза о приближении этих допущений с пренебрежительно малыми отклонениями к реальности.

Кратко суть этой выражена Людвигом фон Мизесом: «Власть над средствами производства, принадлежащая предпринимателям и капиталистам, может быть получена только с помощью голосов потребителей, собираемым ежедневно на рынках. … Богатство преуспевающих дельцов всегда является результатом плебисцита потребителей, и, однажды заслуженное, это богатство может быть сохранено, только если использовать его в соответствии с требованиями потребителей». Однако, при этом, он признает, что логика развития рыночной экономики создает условия для постоянной концентрации и централизации капитала и производства, при которых победу одерживают сильнейшие, использующие свои ресурсы для приращения к своему жизненному пространству новых участков и новых ресурсов. Регулятивная роли потребителей в рыночной экономике очевидна, поэтому в этом высказывании есть резон, который, впрочем, как и всякое общее положение, приобретает конкретные формы и действительное значение лишь в определенном контексте: в определенной социально-психологической атмосфере и соответствующей ей институциональной среде.

Непосредственным следствием заявленных тезисов является вывод: социальные институты и их эволюция являются не более чем, ответом на запросы универсального рынка. Из него, как известно, неотвратимо вытекают следствия об «избыточных функциях государства», как, впрочем, и иных феноменов культуры, которые являются лишними на поле рыночных отношений или даже препятствующих свободной игре рациональных (по определению) рыночных сил. В странах с устоявшимися развитыми рыночными системами и социальными институтами эти достаточно сильные идеализации можно принять (с весьма существенными оговорками), памятуя, что многие традиционные механизмы социального и, в частности, общинного, регионального и государственного экономического регулирования глубоко укоренились в массовом сознании и часто уже не воспринимаются как таковые. Но все же, нужно иметь в виду, давно известное в естественных науках правило, что закономерные взаимосвязи явлений возможны лишь при определенных условиях, которые определяют вид их реализации. Эти простым фактом часто пренебрегают при рассмотрении общественных процессов. В России реализация этих теоретических схем уже на первых шагах породила странную, но в то же время примечательную, концептуальную оппозицию: свобода как противоположность справедливости. Содержание этих понятий не находится в строгой логической зависимости.

Однако, ясно, что даже формально понимаемая несвобода, т.е. ущемление прав человека, общезначимо понимается как несправедливость. В России же противопоставление свободы и справедливости обрело реальный смысл. Во-первых, как нарастающее, в соответствии с принципами рыночного фундаментализма, отстранение государства от решения социально- экономических задач, от заботы об основной массе своих граждан, которые независимо от их прежних заслуг, талантов и склонностей оказались предоставленными сами себе. Во-вторых, это противопоставление выражалось в более широком смысле: в общем пренебрежении нормами права (предельно хаотичных в период президентства Ельцина) и морали, в том числе и морали делового поведения.

Обрушение идеологических скреп, масштабные миграционные перемещения на постсоветском пространстве, третья эмиграция (на этот раз в основном квалифицированной и высококвалифицированной рабочей силы) из России. Остановка и закрытие множества предприятий и массовая смена профессий сти- мулировали процессы маргинализации значительных слоев населения. “Трудовая этика, ‒ как отмечает О.Н. Яницкий, ‒ в массе населения утеряна: благополучие приносят связи, знакомства, удача, наконец, принуждение и насилие, но не повседневный напряженны труд. Созидание как основополагающая форма социального действия и. следовательно, как социологическая категория теряет смысл».

В условиях переходного периода государство, как постоянный актор экономической жизни, обладая легитимной полнотой правомочий преобладающего собственника и базовыми властными полномочиями, становится в ней, вне зависимости от абстракций, какой бы то ни было теории, главным действующим лицом, что наглядно проявляется в ходе корректировок «регулятором» рыночных экстерналий и рыночных провалов. В полной мере эта роль государства была с большим или меньшим успехом продемонстрирована большинством государств при преодолении (надолго ли?) финансового кризиса, начавшегося в 2009 году. Роль государства в реализации, организации и поддержке инфраструктурных проектов и инновационных процессов также общепризнанна. Так, в частности, Эрик Райнерт замечает что, мальтузианская ловушка (понижающейся отдача) преодолевается за счет перехода к новым отраслям с повышающейся отдачей, то есть к инновационной промышленности и усложняющемуся разделению труда. Государство при этом не просто сотрудничает с бизнесом, а берет на себя роль «командных высот» и сознательно делает выгодными инновации. «Фаза запуска новых секторов требует массовости, напряженного усилия и нарушения обычных законов рынка. Но именно это - подчеркивает он - исключает Вашингтонский консенсус».

В этой связи, так или иначе, кроме прочих, возникает вопрос о сравнительных характеристиках разных видов собственности и, в конце концов, естественно, об ее природе. Двусмысленность статуса государственной (общенародной) собственности в советскую эпоху, позволяющая конкретным личностям распоряжение и пользование собственностью (без права владения), поводу, порождали морально- психологическое оправдание мелких посягательств на нее. Представляется, что в существенной мере на характер российских преобразований это отношение к собственности наложило немаловажный отпечаток Проблема признания прав собственности (в особенности крупной частной собственности) является одной из ключевых в современной России. И хотя эта проблема политкорректно замалчивается, ее нерешенность оказывает крайне негативное влияние на все основные сферы жизни российского общества. Как свидетельствуют первый и второй мэры Москвы: «При гайдаровском силовом внедрении рынка возникал слой собственников, сформировавшийся без борьбы в рыночной конкуренции, без публичного контроля. Эти предприниматели были чужды главного - предпринимательских навыков в производстве. Зато они были изощрены в отношении подкупа всех участников дележа собственности государства: администраторов, директоров, милиционеров, прокуроров, судей, журналистов и т.д. Эти предприниматели были чужды самой идеи социальной ответственности перед государством, обществом, гражданами. Они не смогли взять на себя бремя возрождения России». Без общественного признания и внутреннего убеждения самих владельцев в том, что эта собственность принадлежит именно им, ее юридический статус, опирающийся на абстрактные принципы правого универсализма, остается зыбким. В этом признании нуждается и объектное поле права собственности: являются ли объектами собственности вода, берега водоемов, рыба в океане, памятник истории и т.п. В общем, не вдаваясь в подробности и не отрицая в целом его инструментальной пользы, следует заметить, что к числу основных слабостей правового универсализма относится неясность происхождения и источников основополагающих прав человека.

Правовая и в еще в большей мере морально-психологическая неопределенность ее статуса провоцирует «обдирание активов», т.е. воровство у самого себя, и является одной из причин ее перманентного передела. Для развития устойчивой социальной структуры современной России требуется решение двуединой задачи: формирование, во-первых, эффективного, а во-вторых, признанного собственника. Эта задача относится к числу, думается, наиболее болезненных, деликатных и перезревших задач государства, призванного вывести этот процесс из «подковерных» и криминальных сфер в публично-правовое поле. Цивилизованная форма решения этой и других трудных задач подразумевает диалог власти и общества. На практике же, как пишет Михаил Ходорковский в своей первой статье в газете «Ведомости», «для денег либеральная среда вовсе не есть необходимость… Гражданское общество чаще мешает бизнесу, чем по- могает. Предпринимателю …гораздо легче договориться с горсткой в меру жадных чиновников, чем согласовать свои действия с разветвленной и дееспособной сетью общественных институтов». и, добавим, с ответственными отечественными структурами политической власти. Неизбежно ограничивая прибыли от- дельных корпораций и предпринимателей, эти сети и структуры, имеющие исторически и логически своей миссией не только экономические задачи, но и задачи воспрепятствования социальной, экологической, нравственной, физической и т.п. деградации.

Миссия как историческая цель должна быть наполнена идейным содержанием, в отличие от рынка ‒ технического механизма, который сам по себе не может быть целью. Поэтому решение задач, задаваемых миссий, не должно быть, вопреки принципам рыночного фундаментализма, направлено на извлечение прибыли (миссии разных общественных институтов могут и должны отличаться, объединяясь общенациональными смыслами). Их решение скорее требует выделения соответствующих финансовых ресурсов, но вместе с тем оно содействуют созданию условий, благоприятствующих экономическому и социальному прогрессу в целом. Эффективности диалога власти и общества в России, одной из основных целей которого является выработка консенсуса в отношении общенациональных целей и допустимых средств их достижения идеологической идентичности, препятствуют очевидные обстоятельства. После событий октября 1993г., усилился дисбаланс ветвей власти: превалирование закрытых структур исполнительных органов государственной власти (администрации президента и правительство) и приниженное положение органов представительной власти. Состав и политика правительства очень мало зависят от результатов выборов. Непубличная концентрация влиятельных СМИ в руках крайне узкой группы лиц, близких к высшим должностным лицам страны или к зарубежным покровителям, затрудняет информационное взаимодействие власти и общества. Так подавляющая часть информационно содержательных сигналов научного сообщества России просто ими просто игнорируется. До сих пор СМИ лишь формально реализуют «механизм обратной связи». Хотя, справедливости ради, следует заметить, что в последние годы в этой сфере наблюдается заметный, но явно недостаточный прогресс. В России воздействия основной массы населения на властные структуры остается крайне несущественным и, в очень значительной, если не сказать преобладающей, степени виртуальным. Удивительно, но не случайно, в силу разного рода пока не вполне проясненных причин, процесс неоднократно провозглашенной российской модернизации до сих пор обнаруживает отчетливые признаки феодализации экономической жизни и социальных связей в целом. Так, в экономике доминирующие позиции занимает сектора, получающий доходы рентного типа.

Непроизводительный, рентный вид доходов превалирует не только в добывающих отраслях, но и у значительной части современного директората, предпочитающего налаживанию производства сдачу в аренду приватизированных площадей и производственных мощностей. Борьба за обладание природными ресурсами, уникальными объектами (например, нефтепроводами), за доступ к бюджетными финансовыми потоками не способствует корпоративной сплоченности представителей крупного и части среднего российского бизнеса. Эта борьба скорее побуждает их искать либо покровительство государст- венной власти, либо, что более эффективно, прямого в ней соучастия. Небезуспешное стремление к симбиозу с властью как на федеральном уровне, так еще в более откровенном виде в регионах, позволяет реализовать один важнейших принципов российской экономики: «приватизации прибыли и национализации убытков». В комплексе «власть - бизнес - остальные» прежде всего между двумя её первыми элементами сложилась система отношений личной зависимости, обязательств и покровительства (существовавшая в зароды- шевом виде еще в советской период), во многом напоминающая вассалитетную форму организации средневекового общества. При существующей подавленности внутри страны конкурентной среды такая система социальных связей релевантная условиям и типам хозяйствования ведущих экономических комплексов. С внешней, поведенческой стороны для лиц, включенных в эту систему, признаком принадлежности к ней служит высокий уровень непроизводственных расходов, обмен дорогими подарками, демонстрационное потребление, (обязательное, кстати, для элиты феодального общества), что служит благодатной почвой для анекдотов о «новых русских».

Современным показателем могущества (сюзеренитета) - наряду, естественно, с традиционными атрибутами такими как вооруженное сопровождение и свита - российского бизнесмена является обладание или контроль над теми или другими общефедеральными, а в провинции над региональными, средствами массовой информации (СМИ), которые как бы берут на себя, в общем-то, не свойственные им функции «партии интересов» и их идеологического оправдания и поддержки и средством борьбы с конкурентами. Кардинальные изменения типа информационно-коммуникативных взаимодействия людей влекут, как это многими отмечается, существенные изменения в организации социальной жизни. Даже там, где существуют устоявшиеся структуры гражданского общества, происходит становление, выражаясь словами Ги Дебора «общества спектакля». Тем более - в России, где сложение сумятицы скоропалительных административно- политических и экономических реформ, «разрухи в умах» и революции в способах коммуникации, дает кумулятивный эффект.

В силу своих свойств электронные СМИ, использующие сложные аудиовизуальные образы, способны к созданию «гиперреальности», превосходящей по своим чувственно воспринимаемым характеристикам, континуальную реальность, обладают суггестивным воздействием на психику людей. Благодаря этому, а также скорости подачи и смены образов, приближающейся к скорости их психофизиологического опознания и запоминания, масс-медиа преодолевают барьер осознанно-критического восприятия подаваемой информации. Эти их свойства делают СМИ, намного превосходящие пока по степени влияния и задающие им повестку дня социальные сети, самым эффективным инструментом разрушения или, наоборот, формирования идеологической идентичности страны. Необходимым условием формирования этой идентичности является критическое переосмысление либертарианских идей. Вместе с тем, принимая во внимание то, что идея государственности несет многие значимые ценностные коннотация для российского национального самосознания, важным условием формирования национальной идентичности является определеннось позиции руководства страны, страны с учетом национальных исторических ценностей и современных интересов основных национальных и социальных групп населения России.

Список литературы

Мизес Л. фон. Социализм. Экономический и социологический анализ. М.: СайаЦаху, 1994.

Яницкий О.Н. Социология риска. - М.: Из-во LVS. 2003.

Альберт Нарышкин

Кризис идеологий: куда идет Россия в XXI веке

Вопрос о необходимости идеологии в России и её выборе поднимают с завидным постоянством, после чего начинаются споры километровой длины между адептами разных идей. Выдвигаются самые радикальные предложения и пути развития страны, предлагаются весьма крутые меры и методы, но после горячих дебатов все остаются при своём мнении, ни на шаг не приближаясь к тому заветному, ради чего все споры и начинаются.

Идеологии, как ни крути, нужны сторонники, а их не удаётся собрать в сколько-нибудь многочисленную силу: убедить или переубедить миллионы человек. Многим современникам просто безразличен этот вопрос, равно как и все обсуждающиеся идеи.

Кризис идеологий

Как ни резко это прозвучит, идеология – это своего рода фантомная боль. Три поколения привыкли жить при ней, и теперь люди попросту думают, что это непременный атрибут государства. Хотя идеология, строго говоря, лишь дитя XX века. Она вступила в силу только тогда, когда окончательно потеряли своё влияние религия, монархия и сословный уклад общества, которые выполняли роль неписанной «общественной конституции». Религия диктовала правила и нормы в основном для простолюдинов, дворянство жило в своих рамках дозволенного, положенного и обязательного, а монархия венчала здание государственной системы. Простолюдины знали, как им относиться к дворянам и к монарху, дворяне знали, как относиться друг к другу и к монарху, была ясная система вассального подчинения, а церковь легитимизировала всю систему. Когда они рухнули, на их место пришли великие идеологии.

Но XX век прошёл, и вместе с ним деградировали все идеологии. К примеру, самая яркая в прошлом столетии, коммунистическая, претендовавшая на тотальную победу за умы человечества, повсеместно была либо отринута, либо мутировала в одиозные формы.

В том же Китае, который по инерции до сих продолжают считать коммунистическим, изначальные идеи были скрещены с капитализмом, так что от коммунизма там осталось только название.

Ещё раньше рухнула идеология фашизма. Вместо неё Запад начал возводить либеральную идеологию прав человека, которая была очень удобной, так как объясняла необходимость противостояния с Советским Союзом. Для этого на Западе было инициировано подписание разнообразных деклараций, гарантирующих права и свободы, Запад даже провозгласил себя «миром свободы», делая вид, что он свято соблюдает все принятые декларации. СССР же был объявлен тоталитарным режимом с повсеместным нарушением всех прав человека, свободы слова, политических свобод и так далее, что, строго говоря, было правдой лишь отчасти, иначе был бы невозможен detant, «разрядка». Да и свои достижения в области соблюдения всевозможных прав и свобод Запад сильно преувеличивал. Но на уровне деклараций это вполне годилось — большинство западных обывателей такая риторика убеждала, а другого и не требовалось.

При этом оказалось, что идеологии годились как оружие информационного противостояния, а как только Советский Союз распался, то и стройная унифицированная идея «свободного мира» Запада стала активно деградировать, и свободное толерантное общество вдруг предстало весьма неоднородным и полным противоречий.

Было бы преждевременным говорить, что на идеологиях вообще надо ставить крест. Возможно, это просто временное явление, связанное с историческим периодом. Сейчас пошёл некоторый обратный ход – деглобализация – и многое, что было построено в XX веке, отменяется и становится неактуально. Но, возможно, через 50-100 лет, когда нынешняя турбулентность уляжется, возникнут новые идеологии, само понятие это понятие эволюционирует в нечто другое.

В любом случае развитие общества идёт поэтапно, и сегодня все идеологии находятся в кризисе. Было бы уместным просто принять это как данность и строить систему для сегодняшнего дня, которая не опиралась бы на догматическую идеологию. Будущее, возможно, и вернёт идеологии – уже преобразованные и на новом уровне.

У каждого свой путь

Соединённые Штаты , равно как Россия и Китай, являются самостоятельной цивилизацией, а положение «лидера свободного мира» только усиливало эту тенденцию. Американская идея всегда немного отличалась от европейской: знаменитая «великая американская мечта» – своеобразная локализация североевропейской протестантской трудовой этики. Еще одним отличием стала американская конституция с пресловутым Биллем о правах. К тому же американцы первые внедрили идею о равенстве возможностей для всех. Как было сказано, американских нищих невозможно сподвигнуть на революцию, потому что 80% из них полагает, что они только временно нищие, а в будущем станут миллионерами.

Очевидно, что большинство лозунгов в Америке, равно как в Европе, Китае и СССР, были только лозунгами, а в жизни всё оказывалось «не так однозначно». На сегодняшний же день в США после принятия «Патриотического акта» просто смешно говорить о личных свободах и гарантиях. Там всё это давно подменили идеей потребления.

Европа с началом XXI века начала активно развивать идею неолиберализма: супер-свобод для всех меньшинств с намеренным приданием их интересам большего приоритета, чем интересам большинства людей, придерживающихся традиционных ценностей. Сейчас уже можно сказать, что началось форменное наступление на церковь и религии (все традиционные), на институт семьи, институт брака, на систему отношений родителей и ребёнка, мужчины и женщины. Европейцы уже додумались до того, что ребёнок должен «сам решать, какого он пола», что является лишь одним из одиозных примеров их современной неолиберальной политики.

Китай тоже отказался от догматической коммунистической идеологии и занялся построением своей собственной модели госкапитализма, не особенно обращая внимания на международные акты, которые пытались навязать извне и сделать обязательными. Решил Китай, что бесконтрольный интернет не будет полезен для страны, и поставил интернет под централизованный контроль. Что, кстати, не мешает китайцам иметь крупнейшие в мире онлайн-компании, в том числе и международного уровня.

Можно сказать, Китай первым отказался от преданности «чистоте идеи» (чем так заражён нынешний Брюссель) и стал действовать по принципу «это нам подходит – берём, это нам не подходит – отметаем». А если кто-то считает, что первое и второе должно идти только вместе, то китайцам, совершившим колоссальный рывок за последние 25 лет, глубоко плевать на их мнение. Они каждый взятый извне элемент не просто копировали один-в-один, а преобразовывали так, чтобы он оптимально укладывался в существующую систему и наилучшим образом соответствовал стоящим в данный момент целям.

Таким образом, китайскую «идеологию» можно признать наиболее эффективной в данный момент именно потому, что они первые догадались отказаться от идеологии в классическом понимании, но начали выстраивать систему правил, ценностей и установок, оптимальных для страны и задач её развития.

И уж точно никак не представляли из себя незыблемую систему элементов, а напротив, регулярно подвергались ревизии. Что-то отбрасывалось, что-то добавлялось, что-то видоизменялось. Поэтому китайцы сегодня единственные, кто не испытывает кризиса идеологии. Весьма небесполезный опыт для России.

Россия: куда идём?

Говоря о проблеме идеологии в нашем Отечестве, прежде всего стоит отметить, что спустя 25 лет после развала СССР кажется уже очевидным, что идея возрождения коммунизма несостоятельна. Нельзя дважды войти в одну реку. Эксперимент по построению коммунистического общества проводился во множестве самых разных стран: от Кубы и Бразилии до Китая и Северной Кореи, включая половину Европы. Везде пришлось отказаться либо от коммунизма вообще, либо от его догматической чистоты. Так что пожелание некоторых политических сил вернуться в прошлое типа «СССР 2.0» выглядят нелепо. Россия может стать чем-то новым, но не чем-то старым.

Справедливости ради надо отметить, что не менее безнадёжны попытки возрождения Российской империи с лозунгом «Православие, Самодержавие, Народность». Ни одна страна в мире не возвращалась в столь далёкое прошлое, и нам совершенно незачем пытаться это сделать. Классическое самодержавие, основанное на сословном обществе, — это настоящий кошмар на сегодняшний день, потому что означает отключение социальных лифтов для большинства граждан. Впрочем, на излёте самодержавной системы возникали уже некие прецеденты, когда дорога к высоким достижениям открывалась и выходцам из нижних слоёв общества. Правда, для этого надо было прыгнуть выше головы. Но такие ситуации обычно были как раз признаком отмирания монархии и всей системы наследования власти, не только верховной, но и более низкой. В правительство Российской империи если и назначали не по наследству, то уж земельные владения веками принадлежали одним и тем же семьям.

На сегодняшний день мир стал слишком сложен, и монархия представляет собой недостаточно уравновешенную систему власти. Всё зацентрализованно,принятие решений на самом верху — это вообще одна из причин, почему Российская Империя потеряла гибкость и в кризисное время не смогла выстоять.

Современный бизнес элементарно не захочет работать в условиях старой-доброй монархии. Разве что монархия будет декоративно-опереточной, как в Европе. Но и это маловероятно, потому что хоть советскую власть мы и разлюбили за 70 лет (правда, сейчас по ней и тоскуем), то неприятие к монархии, к классовому обществу у нас сидит крепко. Тут мы очень похожи на американцев. Попробуйте представить себе попытку посадить кого-нибудь на трон в США! Они бежали от этого через океан, а мы воевали довольно долго. Идея возобновления царизма просто не найдёт сторонников и будет сметена народным негодованием.

Однако это не значит, что мы не можем, подобно китайцам, брать отдельные правила, отдельные модели, договорённости, порядки, которые существовали в прошлом и по тем или иным причинам могут быть вполне полезны в настоящем, при условии, что будут должным образом переделаны под условия нынешней России и её цели. С одной стороны, хотя в народе существует отторжение западных установок, которые нанесли очевидный вред России в 90-х, при этом они достаточны сильны среди городского населения. С другой стороны, среди россиян так и не сложилось единого консенсуса по вопросу, как дальше жить, какой путь избрать. Предложений много, но все они, как я уже говорил, весьма одиозны и не очень реалистичны.

Взять то же самое православие. В определённый период российская власть рассчитывала, что религия сможет стать одним из элементов новой идеологии. Но сегодня так же очевидно, что она им не стала. Кстати, стоит обратить внимание, как менялось отношение к православию либеральной оппозиции и интеллигенции ещё со времён Советского Союза и по наши дни. В конце 80-х – начале 90-х быть православным в этой среде считалось совершенно обязательным условием. После прихода Путина столь же обязательным стало ежедневное выливание помоев на Русскую Православную Церковь в частности и православие вообще. Наши либералы и вовсе додумались до того, что провозгласили православие главной причиной якобы «рабской сущности» русского народа, позабыв о том, какими ярыми верующими они сами были несколько лет тому назад.

Но является ли неудача становления православия в качестве объединяющей идеологии поводом для того, чтобы религиозный элемент вообще отбросить из той конструкции, которая должна заменить нам идеологию в будущем? Да ни в коем случае!

Во-первых , нет никаких резонов отказываться от свободы совести и вероисповедания, которые гарантированы Конституцией. Это абсолютно полезные права и свободы, которые, с одной стороны, дают возможность верить тем, кто хочет верить, но с другой, не обязывают это делать всех остальных.

Во-вторых , традиционные религии являются естественным препятствием для ползучей исламизации. Если человек ищет веру, то пускай уж он лучше придёт в православную церковь, в мечеть, где проповедуют традиционный для России ислам, или в синагогу, чем пойдёт слушать радикальных проповедников с идеями ненависти и войны. Спасёт ли это нас от угрозы терроризма и исламизации? Конечно, нет. Правильные религиозные слова не станут универсальной панацеей и достаточным лекарством от террористов. Но в состав «комплексной терапии» эти элементы несомненно должны войти.

Ставя совершенно ненужные искусственные препоны в этих областях, мы ровно ничего не приобретаем и очень многое теряем. Поэтому пусть уж будет так, как оно у нас записано в законе: верующие имеют право верить. Пускай лучше это будут православные, мусульмане, иудеи и буддисты, чем оголтелые исламисты. Конечно, это не спасёт всех, не предохранит всех от попадания под влияние радикальной пропаганды, но это, по крайней мере, защитит некоторых, а то и многих от её пагубного влияния. И чем же это плохо?

Кроме того, традиционные для России религии полезны тем, что укрепляют традиционные для нас ценности: семью, брак, уважение к государству и многое другое, что подвергается атаке неолиберальной пропаганды, идущей с Запада. По той же причине всевозможные американские секты, повязанные с ЦРУ, надо, безусловно, запрещать.

---

Альберт Нарышкин, Кризис идеологий: куда идет Россия в XXI веке // «Академия Тринитаризма», М., Эл № 77-6567, публ.22359, 30.07.2016

Ни одно общество людей, вынужденных жить вместе, не обходится без установления правил общежития, правил решения личных и общих проблем. Эти правила составляют разветвленную сеть, но есть коренное правило, оно и есть идеология. Таким коренным правилом может быть такое - каждый сам за себя, тогда каждый обособляется от других и строит отношения с соседями, как с врагами, аморальные отношения, а может быть иным - все за одного и один за всех и тогда все соседи становятся друзьями и строят моральные отношения уважения и взаимопомощи. Выбор того или иного стиля жизни предопределяют внешние условия среды обитания.

Условия жизни на земном шаре отличаются чрезвычайным разнообразием. Их можно условно разделить на две категории.

К одной категории относятся такие, которые обусловлены благоприятным климатом, плодородными землями, пригодными для расширенного земледелия и животноводства, а главное - открытым выходом в морские акватории, позволяющим не только обеспечивать себя биоресурсами, но и тесно общаться с соседними и далекими странами, воевать для захвата чужих богатств, или торговать. Это способствовало бурному развитию судостроения, средств нападения и обороны, и далее - бурному развитию промышленного производства с бурными сменами общественного уклада жизни. Здесь естественным образом укрепилась идеология, по которой каждый сам за себя, поскольку каждый независимо от других был в состоянии себя обеспечить, с некими элементами общего устройства. Такие условия обусловили развитие европейских стран, принципы которого были перенесены на американский континент, азиатские страны, обладающими аналогичными условиями.

К другой категории относятся скудные условия жизни, малоплодородные земли, суровый и неблагоприятный климат, отсутствие выхода к морям, а значит скудными торговыми связями. Здесь нет такого бурного промышленного производства. Это некие замкнутые на себя анклавы с традиционными способами ведения хозяйства и традиционным укладом. Для выживания людям по необходимости пришлось вводить другое правило жизни - все за одного и один за всех, что привело к необходимости создания мощной государственной надстройки, обуславливающей объединение племен и поддержание единого принципа жизни. Там принципом жизни становилась религия и её основная часть - мораль. Так было в России, было в континентальных частях Азии и Африки, а ранее и в эндемической Америке.

Именно феодальное устройство России произвело принципы позднего социализма. Это главенство интересов страны над частными интересами, но с элементами соборности, это общая религия, объединяющая всех, это условная раздача государством земель в собственность, когда основное право распоряжаться ими оставалось за властью, это образование коллективного производства, путем создания на земле помещичьих хозяйств, рабочих артелей. Цари определяли основные направления развития страны. Они считались хозяевами земли русской.

Предпринятые Столыпиным попытки разрушить сложившийся уклад были обречены на неудачу. Более того, они дали толчок к последующей революции.

Наглядным примером бесполезности введения в России европейских нравов служат известные прозападные реформы Петра Первого, которые затем медленно угасли. Россия их не приняла. Они ей были чужды.

Ныне повторяется та же история. И вновь такие же прозападные реформы обречены на провал. Правительство насильно их внедряет, но это порождает только хаос, смятение в умах и разруху. Естественным путем развития России остается традиционный социализм на базе нравственных ценностей. Сила русского народа в духовности, которая выше материальных благ, она ставит честные и благородные отношения между людьми высшим приоритетом, она не допускает эксплуатацию человека человеком и изгоняет любителей частной наживы.

В историческом плане Россия - производитель духовности, Запад - производитель материальных благ.

Но вот что важно. При всём различии идеологий общим для всех стран остается возникновение кризисов. Есть кризисы в капиталистических обществах, есть и в социалистических. Каковы их причины? И дело не в экономике. Дело в отсутствии гармонии между материальным и духовном содержаниями населения этих стран. В одних странах превалирует материальная составляющая над духовными, в других - наоборот. Слабой стороной позднего социализма в России явилась война с религией, вместо союза с ней. Война была не нужной, потому что нравственные основы социализма перекочевали в него именно из религиозных установок. Христианская идея и социалистическая, а точнее коммунистическая - естественные союзники. Потому и бытует мнение, что первым коммунистом был Иисус Христос.

История устраивает взаимное проникновение наработок одних стран в организм других, что и становится благом для всех. Любой кризис - это сотрясение основ с открытием ворот для проникновения сторонних достижений. Это муки перерождения обществ. Социализм может продемонстрировать силу нравственного коллектива, обусловив при необходимости огромные рывки вперед, с целью перегнать капиталистические страны, что и было сделано в СССР. Но такие рывки упирались в скудность естественных условий жизни, и компенсировались только аскетизмом и энтузиазмом населения. А потому долговечными быть не могли.

Смешение жанров, как это сделано в Китае, представляется искусственным, неустойчивым, что не сможет продолжаться вечно, и Китаю всё же придется делать выбор в ту или другую сторону, и скорее всего - всё же в сторону социализма, что отвечает распространенным условиям жизни китайцев и традиционного образа жизни. Не напрасно в Китае так развит буддизм. А это будет означать новые потрясения и новые жертвы.

КРИЗИС И КРАХ СОВЕТСКОЙ ИДЕОЛОГИИ

Идейное состояние людей и общества в целом складывается под воздействием многих факторов, а не только идеологии. И главным из них является опыт их повседневной жизни.

Советские люди знали недостатки своего общества не хуже, чем западные наблюдатели. Более того, они их испытывали на своей шкуре. Потому состояние недовольства было обычным для них на всех уровнях, начиная от уборщицы, которая была недовольна тем, что трудящиеся плевали и бросали окурки на пол, и, кончая генеральным секретарем КПСС, который был недоволен тем, что трудящиеся не переставали пить водку, не хотели укреплять трудовую дисциплину и повышать производительность труда, без чего общество не могло так быстро идти к полному коммунизму, как хотелось бы. Однако лишь в определенных условиях это всеобщее недовольство было направлено против коммунистического социального строя и сыграло роль одного из факторов его (строя) краха.

В послесталинские годы в советской идеологической сфере стала нарастать кризисная ситуация. В порождении её сыграл роль комплекс факторов как внутреннего, так и внешнего характера.

Советское общество вступило в стадию зрелого коммунизма («развитого социализма»). Советские люди на своем опыте и на основе здравого смысла убедились в том, что никакого райского коммунизма, какой им обещали классики марксизма, не будет. Они поняли следующую фундаментальную истину нашей эпохи: то, что они имели, и было настоящим коммунизмом. Идеологическая картина советского общества стала восприниматься людьми как вопиющая ложь, как жульническая маскировка неприглядной реальности. Деморализующий эффект от этого оказался сильным не потому, что люди осознали недостатки реального коммунизма (они стали привычными), а потому, что реальность не оправдала обещаний руководителей и идеологов общества.

В хрущевские годы и первые годы брежневского правления, далее, началась всесторонняя критика сталинизма во всех слоях советского общества. Эта критика постепенно переросла в критику советского коммунистического строя вообще. Это происходило внутри советского общества, можно сказать, для внутренних нужд. То, что вырвалось наружу и получило известность на Западе, составляло лишь незначительную долю этой критической эпидемии. Крайним проявлением этой эпидемии явилось диссидентское движение, «самиздат» и «тамиздат». Критике подверглась и сталинская «вульгаризация» идеологии, которая постепенно переросла в пренебрежительное отношение к идеологии вообще. Даже в кругах самих идеологов и партийных деятелей, занятых в идеологии, стали стыдиться апеллировать к идеологии и ссылаться на нее. Появились бесчисленные статьи и книги в рамках идеологии и в околоидеологических сферах, в которых, однако, идеология третировалась или игнорировалась совсем, в лучшем случае от неё отделывались несколькими ничего не значащими цитатками и упоминаниями. Даже бывшие ярые сталинисты оказались захваченными этой эпидемией, зачастую опережая «новаторов» (из конъюнктурных соображений, конечно). В область идеологии устремились толпы всякого рода «теоретиков», т.е. неудачников, графоманов и карьеристов из различных наук, которые буквально заполонили идеологию модными идейками и словечками. И все это делалось под соусом творческого развития марксизма. Причем сами эти творцы в своих узких кругах издевались над развиваемым ими марксизмом. Они воображали, будто делают духовную революцию, лишь в силу необходимости прикрываясь интересами марксизма. На самом деле они ничего другого, кроме безудержного словоблудия, производить не могли. Однако они наносили ущерб идеологии, имея за это награды и похвалы.

В Советском Союзе прилагались титанические усилия к тому, чтобы внушить советским людям определенные представления о Западе и выработать у них иммунитет по отношению к тлетворному влиянию Запада. Это тлетворное влияние — не выдумка советской пропаганды и КГБ. Оно было реальным фактом советской жизни, причем фактом в высшей степени серьезным. В послесталинские годы Запад начал оказывать огромное влияние на идеологическое состояние советского общества, причем влияние именно тлетворное, деморализующее, ослабляющее советское общество изнутри. Нужно особое исследование для того, чтобы выяснить, какую пользу Советский Союз извлек из общения с Западом после поднятия «железного занавеса» и какой ущерб ему нанесло влияние Запада. Но уже сейчас бесспорно следующее. Запад стал постоянно действующим фактором повседневной жизни советского общества. Советская идеология впервые столкнулась с серьезным противником, угрожавшим её власти над обществом. Когда советские руководители, допуская мирное политическое сосуществование с Западом, исключали мирное идеологическое сосуществование, они тем самым адекватно оценивали опасность западного влияния на идеологическое состояние советского общества. Одними лишь мерами репрессий эту опасность нельзя было преодолеть. Советской идеологии предстояло показать, насколько она была способна своими собственными средствами одолеть болезнь «западнизма», уже глубоко проникшую в советское общество.

Но главный фактор, породивший тенденцию к кризису в идеологической сфере, — «холодная война», начавшаяся сразу после окончания Второй мировой войны и являющаяся в основе своей войной идеологической.

Запад всегда занимал существенное место в советской идеологической жизни, т. е. в её идеологическом учении, в работе всей системы идеологической обработки населения и в идеологическом состоянии населения страны. В идеологическом учении это прежде всего ленинское учение об империализме как высшей и последней стадии капитализма и о неизбежности победы коммунизма во всем мире. Советские партийные деятели и профессиональные идеологи «развили»» ленинское учение далее, учтя факт образования социалистического лагеря и раскол мира на непримиримые социальные системы. Сделали они это в строгом соответствии с канонами идеологии: словесно препарировали современность так, что она стала выглядеть подтверждением ленинских предначертаний, а само учение обрядили в словесные одежды, придавшие ему видимость непреходящей актуальности. Тут мы имеем характерный пример идеологического отношения к реальности: последняя не прямо отражается в сознании некоторой категории людей, занятых в идеологии или поглощающих её, а через искусственную словесную сетку. Задача этой идеологической сетки — очернить противника, облагородить себя.

В брежневские годы Запад обрушил на советское общество мощнейший поток информации (скорее, дезинформации) о жизни на Западе, западной культуры (скорее, массовой псевдокультуры), идеологии, пропаганды западного образа жизни и критики образа жизни советского. И надо сказать, что он нашел тут благоприятную ситуацию. Советский идеологический аппарат оказался не в состоянии ему противостоять. Никакие усилия советской контрпропаганды и карательных органов (в том числе глушение западных радиостанций и аресты) не могли остановить это наступление Запада на души советских людей. Последние, в особенности — образованные и привилегированные слои, испытали такое влияние Запада, какого до сих пор не знала не только советская, но и досоветская русская история. Оказалось, что советские люди не имели защитного иммунитета против такого влияния.

Запад, по многочисленным каналам ворвавшись во внутреннюю жизнь советского общества, нанес ему такой психологический и идеологический ущерб, с каким советскому обществу пришлось столкнуться впервые. Запад нанес удар по фундаментальным принципам идеологии насчет преимуществ советского строя и образа жизни перед западным. Запад способствовал смещению интересов людей в сторону чисто материальных потребностей и соблазнов. Запад в огромной степени способствовал расцвету коррупции в правящих слоях общества, вплоть до самых высших.

Негативные явления реального коммунизма стали объектом грандиозной антикоммунистической пропаганды на Западе и в Советском Союзе со стороны Запада. Капитализм не сошел со сцены истории, как предрекали Маркс и Ленин, а укрепился и на данном отрезке истории вроде бы выиграл соревнование с коммунизмом. В Советском Союзе наметился экономический спад, тогда как на капиталистическом Западе наступило неслыханное процветание. Советские люди стали видеть там обещанный коммунистами земной рай. Система высших духовных и моральных ценностей, которую советская идеология стремилась привить советским людям, оказалась неадекватной реальным качествам людей и условиям их бытия. Система западных ценностей, подкрепляемая соблазнами западного образа жизни, обрушилась с неслыханной силой на человечество, включив в сферу своего воздействия и советских людей. И они из одной крайности бросились в другую, став самым податливым объектом идеологически-психологической атаки со стороны Запада.

Запад в воображении советских людей стремительно превращался в величайший соблазн. Склонность к критическому отношению ко всему своему, зависть ко всему чужому, а также ненаказуемость бесчисленных поступков, так или иначе наносивших ущерб советскому обществу, довершили комплекс причин, сделавших идеологический кризис советского общества неотвратимым.

В результате антикоммунистического переворота в горбачевско-ельцинские годы были разгромлены все основные опоры советского социального строя. Советская государственная идеология была просто отброшена. Гигантская армия советских идеологов без боя капитулировала. Она просто испарилась, как будто её не было вообще. Но вместо обещанного реформаторами и их западными манипуляторами освобождения от тирании марксизма-ленинизма-сталинизма наступило состояние, в отношении которого слово «беспредел» является уместным с гораздо большими основаниями, чем в отношении прочих аспектов социальной организации страны.

В Россию хлынул мощный, ничем не сдерживаемый поток западной идеологии. Он с поразительной быстротой овладел большей частью средств массовой информации, ставших, как на Западе, своего рода «ватиканами» западнизма. Западнистская система ценностей нашла в России на редкость благоприятную почву. Западная массовая культура, являющаяся орудием идеологии западнизма, стала покорять души россиян, особенно новых поколений. Началось безудержное возрождение религий, и прежде всего православия, которое стало вести себя почти как государственная религия. Оно заручилось поддержкой высших властей и настойчиво вступило в борьбу за души россиян. Бывшие убежденные атеисты из партийного аппарата и из высокообразованной интеллигенции молниеносно превратились в столь же убежденных верующих и внесли свою лепту в церквостроительство с таким же энтузиазмом, с каким их предшественники в двадцатые и тридцатые годы делали это в церкворазрушительство.

Хотя советская идеология была отменена как государственная и общеобязательная, она оставила глубокий след в сознании многих миллионов россиян, в культуре, в образовании, в политических партиях и т.д. Она дает знать о себе в потребности в идеологии, объединяющей население в единое общество и обслуживающей его систему власти и управления, а также в потребности в едином государственном идеологическом механизме. Попытки удовлетворения этой потребности можно усмотреть в поисках «национальной идеи», в сочинении всякого рода доктрин, в программных заявлениях, в стремлении создания «партии власти».

Еще жив марксизм-ленинизм как идеология коммунистических партий. Но он вряд ли снова станет таким значительным социальным феноменом, каким был ещё не так давно. Конечно, если произойдут какие-то потрясения в мире, и человечество окажется в состоянии, сходном с тем, какое имело место в годы рождения и взлета марксизма, то возможно будет возрождение марксизма в качестве идеологии прежнего масштаба. Но вероятность этого ничтожна. Эволюция человечества пошла в таком направлении, что рассчитывать на это бессмысленно. К тому же и с точки зрения интеллектуального состояния марксизм не может рассчитывать в двадцать первом веке на успех, какой он имел в прошлом.

Кризис комсомола

Кризис, естественно, захватил и комсомол (Коммунистический Союз молодежи). Аппарат комсомола всегда был послушным орудием партийного аппарата, а комсомольские организации контролировались и направлялись партийными организациями. Теперь же впервые в советской истории аппарат комсомола вступил в конфликт с партийным аппаратом, а рядовые комсомольцы в массе фактически вышли из-под партийного контроля. Пребывание в комсомоле утратило былой смысл. Множество комсомольцев (и бывших и действующих) влились в ряды бунтующего населения. Кризис комсомола - тяжелый удар для системы власти, так как основная масса членов партии пополнялась через комсомол, а работа в аппарате комсомола была подготовкой и тренировкой к партийной работе. Таким образом возникла угроза самому механизму воспроизводства личного состава системы власти.

Уже в хрущевские годы наметился кризис советской идеологии. Но это был еще кризис лишь той формы идеологии, какая сложилась в сталинские годы и была связана с сочинениями самого Сталина. В брежневские годы мощный идеологический механизм, созданный и работавший под руководством Суслова, предпринял усилия преодолеть этот кризис. И он многого добился. Началась критика сталинской вульгаризации философии. Достижения науки хлынули в идеологию. Стала доступной западная философия и культура. Все это способствовало улучшению репутации идеологии. Но вместе с тем, это вело к снижению авторитета марксизма-ленинизма, оттеснение его на задний план в рамках самой идеологии. В какой-то мере преодолев недостатки сталинской формы идеологии, сусловский идеологический аппарат одновременно способствовал подготовке более обширного идеологического кризиса - кризиса марксизма-ленинизма как идеологии коммунизма вообще. В брежневские годы стало открыто осознаваться резкое расхождение между идеологической картиной реальности и самой реальностью, между идеалами коммунизма и объективными тенденциями эволюции реального коммунизма, между интеллектуальным уровнем образованной части общества и идеологией. Идеология фактически перестала быть руководством к действию для властей. Хотя они и прикрывались фразами из идеологии, практически они поступали совсем иначе. Идеологический цинизм убил остатки идеологической веры. Марксистская идеология все более становилась предметом насмешек. Миллионы людей изучали ее, но сугубо формально. Чем мощнее становился идеологический аппарат, тем меньше становилась эффективность его деятельности.

В сталинские годы доминировала убежденность в том, что коммунистический социальный строй несет с собою освобождение трудящимся от зол капитализма и что трудящиеся поддадутся обаянию коммунистического земного рая. В брежневские годы активная часть советского населения, включая представителей власти, которые начали делать карьеру в хрущевские годы, сделала для себя открытие огромного исторического значения. Она на своем опыте почувствовала то, что коммунистический социальный строй не является тем земным раем, каким его изображают в советской идеологии и пропаганде. На смену убежденности в истинности идеологии пришло чисто прагматическое отношение к ней как к необходимому средству обработки и организации общественного сознания. На смену идеологически опосредованному отношению к реальности пришло практически непосредственное, лишенное субъективных иллюзий и лишь маскируемое идеологией.

Горбачевская политика гласности углубила и расширила идеологический кризис. Началось безудержное и бесконтрольное словоблудие, мазохистское саморазоблачение, оплевывание всех святынь советской истории, очернение советской реальности. Все истины марксизма-ленинизма были подвержены сомнению и осмеянию. Всякая защита даже бесспорных истин его рассматривалась как признак реакционности и отсталости. Стало неприличным произносить само слово «коммунизм». Было отменено обязательное изучение марксизма-ленинизма во многих учебных заведениях, сокращено время на него, сокращены или ликвидированы совсем соответствующие семинары, школы, курсы. Короче говоря, с марксизмом-ленинизмом обошлись чуть ли не как с враждебным идеологическим учением. Одновременно началось столь же безудержное заимствование идей из западной идеологии. Стремление выглядеть западнообразно и заслужить похвалу на Западе стало определяющим в речах и в реформаторской суете самого Горбачева, а также всех прочих реформаторов щ идеологов перестройки.

Важнейшей особенностью идеологического кризиса является то, что неверие в марксистские идеалы и отказ от марксизма-ленинизма как от руководства к действию захватил самые верхи правящего слоя. Дискредитация идеологии стала стимулироваться сверху, - такого советская история еще не знала. Причем марксизм-ленинизм при этом не был осмыслен и преодолен на научной основе, а просто отодвинут как нечто уже непригодное ни для пропаганды, ни для принятия важных решений. И это несмотря на то, что положения марксизма-ленинизма могли бы как никогда послужить путеводной звездой в современной запутанной ситуации в мире. Коммунисты предали марксизм-ленинизм именно тогда, когда на нем стоило настаивать особенно упорно.

Характерным примером варварского обращения со своей же, марксистско-ленинской идеологией может служить то, что горбачевцы стали рассматривать свою реформаторскую суету как революцию, причем - как революцию, осуществляемую сверху, по инициативе высшего руководства, можно сказать - по инициативе лично Горбачева и под его контролем. Я уже говорил о тома что инициатива сверху лишь дала толчок кризису и что власть потеряла контроль за ходом событий. Сейчас речи идет об идеологическом осмыслении происходящего. Употребление выражения «революция» в применении к ситуациям такого рода, как в Советском Союзе, простительно западным деятелям культуры, журналистам и политикам, не имеющим строгих ограничений в словоупотреблении. Но когда поднаторевшие в марксизме советские партийные аппаратчики и оправдывающие их активность марксистско-ленинские теоретики начинают так легко обращаться с важнейшими категориями государственной советской идеологии, то невольно закрадывается сомнение: а в своем ли уме эти люди?! Давно ли они, сдавая экзамены по марксизму-ленинизму, сами настаивали на том, что революционный путь принципиально отличается от реформаторского, что социальная революция есть способ перехода от изжившей себя общественно-экономической формации к более прогрессивной. Конечно, как говорится, своя рука владыка. Высшая советская власть является высшей властью и в идеологии. Она может позволить себе иногда пококетничать фундаментальными понятиями подвластной идеологии. Тем более это так лестно войти в историю в качестве революционера, причем - революционера особого рода, совершившего переворот, можно сказать, в одиночку. Что за человечище! Маркс, Ленин и Сталин вместе взятые были неспособны на такое. А о Хрущеве и говорить нечего: мелочь!

Но дело в том, что и идеология имеет свои законы, неподвластные даже таким «революционерам» («диссидентам на троне»), как Горбачев. И нарушение этих законов не может пройти безнаказанно даже тем, кто хозяйничает в идеологии. Легкомысленное обращение с фундаментальными понятиями и положениями идеологии на самой вершине власти послужило заразительным примером, и массы людей, как-то причастных к идеологии, ринулись в антимарксизм. И впереди всех бежали дезертиры марксизма, которые по идее должны были бы защищать его до последнего слова. «Новое мышление» горбачевцев переросло в бездумную и безответственную болтовню, чреватую тяжелыми последствиями. Впечатление такое, будто огромная историческая бомба попала в руки шалунов и недоумков, и те принялись колотить по ней чем попало и ковыряться в ней с намерением полюбоваться на предполагаемый фейерверк.

Отказавшись от марксистско-ленинской идеологии как от руководства к действию, горбачевское руководство, однако, не сделало таким руководством науку. Это не значит, что оно не привлекло к себе на помощь профессиональных ученых. Наоборот, оно привлекло их в огромном количестве, освободив их от всяких идеологических пут и позволив писать и говорить все, что им придет в голову. Но беда в том, что у этих ученых помощников и советников Горбачева просто не оказалось под рукой готовой науки, которая могла бы служить надежным наставником действий власти. Бесчисленные советские ученые за много десятков лет существования реального коммунизма оказались неспособными создать науку об этом типе общества, отвечающую критериям современной науки. Важнейшим препятствием на пути создания такой науки была государственная идеология. Всякие попытки идти по этому пути рассматривались как враждебная клевета на советское общество и преследовались. И теперь, когда это препятствие отпало, советские ученые стали в спешке высказывать свои кустарные и скороспелые суждения, включая в них заимствованные на Западе идеи, что породило чудовищным интеллектуальный хаос в горбачевском окружении. В кратчайшие сроки было сочинено огромное количество всяческой чепухи. Бесчисленные шарлатаны и безответственные болтуны, включая титулованных советских академиков, бывших советских диссидентов, удравших на Запад за славой и комфортом, и западных советологов, настолько засорили и замутили интеллектуальную атмосферу в обществе, что только полное игнорирование производимой ими галиматьи и доверие к простому здравому смыслу еще могло бы наставить руководство на путь истинным. Но, увы, всякие здравые суждения стали рассматриваться как проявления консерватизма, брежневизма и даже сталинизма. Только ничем неограниченная чушь, облекаемая в наукообразную форму, имела какие-то шансы быть замеченной.